Повелитель крыс
Шрифт:
Воспоминания становились все ярче, а с яркостью подступало горькое чувство беспомощности.
Подул ветер. Нет, не ветер, всего лишь легкий бриз.
«Ваза», гордость могущественных шведов, перевернулась.
Большая часть команды находилась в это мгновение под палубой, а орудийные порты остались незадраенными.
Море жадно бросилось на нежданную жертву и заполнило водой внутренности «Вазы». Холодные чернильные воды гавани с яростью сомкнулись над шедевром недальновидности короля Густава. Морю было все равно, кого проглотить — сам корабль
Григорий был знаком со многими из тех трех десятков моряков, которые сошли вместе с обреченным судном в холодную могилу морских глубин. И даже теперь, будучи не в силах пошевелиться, он был способен оплакивать их. Жаркие слезы жалости к людям, погибшим более трехсот лет назад, текли по его щекам.
— Да, пожалуй, с-с-стоит из-з-збавить тебя от этих вос-с-споминаний! Ты должен понять, что я делаю это исключительно из сострадания.
Кража воспоминаний происходила просто, но при этом жестоко. Еще одно прикосновение когтя грифона ко лбу Григория — и все. Заклинание не дало ему воспротивиться потере… потере…
Потере чего?
Григорий почувствовал влагу на щеках и понял, что в очередной раз утратил некую трагическую часть своего прошлого. Тщетно было бы пытаться гадать, какую именно: слишком много раз он пробовал догадаться, чтобы не понимать, что, когда воспоминания исчезают, они исчезают навсегда и бесследно.
Грифон прижался головой к другой щеке Николау.
— О, это было поистине ужасно. Так… трогательно И все же этого будет маловато, — довольно прошипел Фроствинг. — Пожалуй, надо отобрать у тебя еще кое-что.
«Еще?» Сердце Григория забилось чаще. Что-то было чудовищно не так. Фроствинг никогда не отбирал у него два воспоминания на протяжении одного и того же сна.
— Хочешь, я скажу тебе кое-что? — мурлыкнул серокаменный демон. — Хочешь, я скажу тебе, что это из-за меня тебя вдруг потянуло в этот город именно сейчас? Хочешь, я скажу тебе, что я поджидал тебя здесь? Что я всегда тебя где-нибудь поджидаю? А хочешь знать, почему?
Грифон не дал Григорию времени на раздумья. Закончив задавать болезненные вопросы, Фроствинг выпустил его из своих твердокаменных объятий и оказался прямо перед ним. Чудовище нависло над человеком, протянуло лапу, ухватило его за лацкан пиджака и подтащило к себе вплотную, лицом к лицу. Другой лапой Фроствинг принялся поглаживать Григория по голове, и от этой «ласки» у несчастного могли запросто оторваться ухо и кожа на щеке.
— Бедняжка Григорий… у тебя такой усталый вид. В честь нашей давней дружбы на этот раз я тебя пощажу. — Мрачные впадины — глаза Фроствинга — уставились на Николау. — Я отберу у тебя только память об этой нашей встрече. Думаю, это будет только любезно с моей стороны — позволить тебе забыть о том, что где-то в этом городе тебя буду поджидать я.
«Где-то в этом городе он меня будет поджидать…» — Григорий Николау отчаянно старался сохранить эту мысль в сознании, приберечь как предупреждение, которое подарило бы ему робкую надежду на лучшее. Он не совсем понимал, к чему клонит грифон, но Фроствинг всегда являлся ему во сне, а сны не имели физических границ. И все же чудище не шутило — на этот раз не шутило.
Но что это значило?
Лапа, гладившая, а точнее — скребущая его щеку, переместилась ко лбу. Грифон усмехнулся:
— Обещай, что не забудешь обо мне, душка Григорий!
Григорий ахнул…
…и проснулся, обнаружив, что сидит на стуле в гостиничном номере. Он широко открыл глаза. Все лампы в номере ярко горели, и почему-то это вызвало у Григория раздражение. Он взмок, во рту у него пересохло. Он не помнил, чтобы садился на стул, не помнил, как заснул. Последнее, о чем он помнил, было то, что он одевался, собираясь на концерт чикагского симфонического оркестра. Сегодня играли Брукнера. Подобные выходы в свет, чтобы послушать концерт или посмотреть спектакль, относились к тем немногочисленным утехам, которые изредка позволял себе Григорий. Большую часть времени безопаснее и безболезненнее было пребывать в затворе.
Теперь же у него не было никакого желания слушать симфонию. Накопленный за долгие годы опыт позволял Григорию трезво рассуждать о своих реакциях. Он спал. Он видел сон.
«Фроствинг был здесь… чтобы снова обокрасть меня! Какую часть моей жизни он похитил на этот раз?» Как знать, насколько глубоко грифон мог копнуть в поисках тех или иных воспоминаний? На самом деле, не так важно было содержание воспоминаний, как тот простой факт, что из прошлого Григория был вновь похищен очередной кусок.
Странно, что он не мог вспомнить самого сна. Следовательно, его извечный мучитель похитил воспоминания о своем визите, а этого он прежде не делал никогда.
Может быть, он ошибся, и Фроствинга здесь не было? Может быть, последний перелет из Лондона в Чикаго отнял у него больше, чем он о том догадывался? Григорий откинулся на спинку стула, чтобы поразмыслить об этом, и спинка показалась ему какой-то странной — бугристой, неудобной. Он обернулся, чтобы посмотреть, что же случилось со стулом.
— Господи Всевышний! — вырвалось у него, когда он увидел на обивке спинки свежие прорехи. Значит, грифон таки побывал здесь.
Григорий встал и, отойдя от стула, заметил небольшой стакан, валявшийся на ковре. На полке бара стояла початая бутылка виски. Пусть посещения грифона происходили во сне, но Фроствинг всегда оставлял после них вещественные доказательства. Каким-то образом ему удавалось проникать из царства Морфея в реальный мир и касаться этого мира… и самого Григория.
«Но почему же он оставил мне столько свидетельств своего посещения? Почему забрал воспоминания, но оставил улики?» Как ни старался Григорий, к каким бы ухищрениям ни прибегал, ему никак не удавалось произвести запись визитов Фроствинга. Но, с другой стороны, как можно записать сон… если сон на это не согласен? Нынешняя эпоха была полна чудес техники, но вряд ли бы Григорию удалось уговорить своего истязателя не обращать внимания на хитросплетения проводков и умные машины.
Что-то стало иначе. Что-то изменилось в игре, которая велась уже много веков. Григорий понимал, что призван понять, в чем суть этих перемен… а очень может быть, что грифону как раз именно этого-то и было надо.