Повелитель крыс
Шрифт:
Что я здесь делаю. Я?
«То есть — я. То есть…»
Глядя в двадцать пар глаз такого же цвета, что и его глаза, Григорий испытывал ощущение, будто смотрит в какое-то жуткое кривое зеркало. Он понимал, кто смотрит на него всеми этими глазами.
На это был только один ответ: он и они — одно и то же. Он был ими, вернее, они были им.
Та сила, что стояла за его вековым проклятием, что обитала в доме, и неотступный зов, и вечно склабившийся грифон — все это был древний злой колдун.
И этим
XXI
— Фроствинг! — воззвали все голоса как один. — Я повелеваю тебе появиться!
Не веря своим ушам, Григорий услышал, как грифона окликнули именем, которое присвоил ему он. Он-то думал, что прозвище для Фроствинга он выбрал сам, а оказалось, что это было задремавшее воспоминание… а значит, он таки действительно сам дал ему эту кличку — только очень давно. Мысль эта и волновала, и пугала.
Еще Григорий понял, что Франтишек и все прочие говорили отнюдь не по-английски. Приглядевшись повнимательнее, он начал замечать, что их губы артикулируют не те слова, что они произносят, и у него появилось большое подозрение, что все они говорят на том самом таинственном языке, на котором он заклинал грифона. Интересно, не на этом ли языке заговорит он сам, если откроет рот?
Вверху захлопали крылья, и в комнате появился Фроствинг. Григорию было крайне неприятно видеть грифона наяву, а еще более неприятно было наблюдать разительную перемену в габаритах чудовища. Фроствинг, скажем так, «во плоти» ростом едва доходил Григорию до пояса. Правда, так ли это было на самом деле, сказать было трудно, поскольку грифон простерся ниц перед вставшими клином людьми, а более всех — перед Петером Франтишеком.
— Объясни мне это, мой милый маленький оборванец. Объясни, почему обе мои ипостаси живы?
Каждое движение Франтишека, каждый его жест, каждую гримасу в точности копировал каждый из тех, кто составлял клин. Каким-то непостижимым образом сознание повелителя наполняло каждого из них. Но еще более ужасало Григория то, что он чувствовал: где-то еще притаились другие, их множество, и их разум соединен с разумом тех, кто стоял клином напротив него.
Повелитель Фроствинга возродился в виде коллективного разума.
Грифон поднялся, а Тереза в страхе застонала. Григорий прижал ладонь к ее губам, но опоздал. Снова все взгляды обратились к нему. Даже глаза моргали в унисон. Даже брови у всех одинаково нахмурились.
— А еще объясни, откуда он знаком с этой женщиной?
Все они до единого говорили с интонацией, свойственной Франтишеку, — может быть, потому, что он являл собой острие клина, но Григорий удивлялся тому, почему лидер этого одноголосого хора не узнает его. Наверняка воспоминания Петера Франтишека были открыты тому, кто сотворил грифона. А если по какой-то причине они были закрыты, сам Фроствинг мог уже давным-давно оповестить своего господина о существовании Григория.
Следующие же слова демонического создания только укрепили уверенность Григория в том, что между господином и слугой существовала некая недосказанность.
— О великий, о мой достославный создатель! — начал Фроствинг в подобострастной манере. — Я вынужден признаться в полном неведении на сей счет. Это такое потрясение для меня, мой повелитель! Я видел, как вы умирали, потому и принялся за осуществление вашего великого и славнейшего замысла, и ни разу я не позволил себе обернуться и посмотреть, а вдруг что-нибудь не так, как ему следовало быть? Даже не возьмусь толковать, как это вы вдруг появились здесь душой… — грифон махнул крылом в сторону тех, кто стоял клином, — …и телом. — Тут грифон махнул крылом в сторону Николау. — Если пожелаете, я могу убрать этого никчемного с ваших глаз долой в одно мгновение!
Григорий не знал, что удручает его сильнее: наглая ложь того, кто, по идее, был верным слугой своего повелителя, или огоньки, которыми зажглись глаза каждого из тех, кто стоял напротив него.
— Нет, мой милый Фроствинг, — проговорили они нараспев. — Пока не нужно.
Грифон поклонился и попятился, но не ушел.
— Похоже, я должен знать тебя, — вновь хором заговорил людской клин. — Похоже, мне должна быть известна и причина того, почему ты находишься здесь, но вот этот, — тут все указали на Франтишека, включая и его самого, — хоть и самый достойный из всех по форме, но он лишен всяких воспоминаний. — Все взгляды устремились к грифону. — Но я требую ответа еще на один вопрос.
Фроствинг приобрел еще более униженный вид, но Григорий чувствовал: под маской подобострастия бушуют совсем иные чувства. Что же задумал этот каменный плут?
Взгляд легиона глаз вернулся к Григорию.
— Известно ли тебе, кто мы такие, о мое драгоценное тело?
Что-то было в их взгляде такое, от чего у Григория мурашки по коже побежали. Он шагнул в сторону, заслонив собой Терезу, и встретился взглядом с Франтишеком.
— Я знаю, кто я такой. Я — Григорий Николау. Я — это я и никто иной.
Хор одноголосо рассмеялся. Даже Фроствинг позволил себе негромко хихикнуть, но стоило стоявшим клином людям зыркнуть в его сторону, и он тут же заткнулся.
— Ты — это не ты, а скорее я, Григорий Николау. Каким образом я пережил свою смерть и стал тобой, вызывает у меня определенный интерес, тем более что время твоего появления столь дивно совпало со временем моего пробуждения. Мне также любопытно узнать, как ты прожил все эти годы. О да, милый мой я, нам о многом надо будет потолковать.
Франтишек потер подбородок, но, что удивительно, остальные этого не сделали.
— Многое надо будет обдумать.
Григорий подозревал, что его скорее всего изгонят с этого сборища, но пока это не произошло, он хотел кое о чем узнать.
— А ты кто такой?
— Кто я такой? Неужели ты забыл собственное имя? — Послышалось хихиканье, напоминавшее смешок Фроствинга. — Я… мы с тобой… ты и я, мы — Михась. Наверняка ты не мог забыть столь великое и славное имя!