Повелитель мух. Бог-скорпион (сборник)
Шрифт:
Нападающий Слон ничего не ответил насмешнику, отвернулся и убрал руку с лодыжки. Он сидел, уставясь в землю, на разбросанные инструменты. Его хмурый взгляд перебегал с барабана на лук с тремя тетивами, на лежавшую у ног флейту из белой кости. Протянув руку, он поднял флейту и поднес к губам. Приготовился заиграть, но взглянул искоса на Старейшего и медленно положил флейту на землю. Позади кто-то шепотом произнес:
– Нападающий Слон хлопнулся носом перед антилопой…
Нападающий Слон заговорил, повторяя не первый раз:
– Камень там был… за веткой не видно, а еще корень торчал. Понятно?
Он вскочил на ноги и тут же чуть не упал, ступив на больную ногу. Стиснув зубы от боли, хромая, он принялся расхаживать возле отдыхавших. Мальчик, лежавший на груди Старейшего, радостно взвизгнул:
– Шимпанзе!
Старейший дернулся и крепко хлопнул его по заду, так что мальчишка завопил тонким голосом. Но тут со всех сторон послышалось фырканье и тихое хихиканье – молодежь тряслась от сдерживаемого смеха. С другого края раздался звучный шлепок и ответный вопль; постепенно все угомонились, лишь изредка кто-нибудь прыскал украдкой да однажды кто-то открыто захохотал.
Шимпанзе застыл как вкопанный, получив новую кличку. Кровь бросилась ему в лицо, потом смуглые щеки побледнели, вновь потемнели. Колени его подогнулись, и он, ощупывая землю руками, не глядя, медленно опустился на корточки. Рот его был открыт, глаза выпучены, ноздри раздувались, лицо побагровело.
Солнце катилось по небу, и с одной стороны тень от кроны уже подбиралась к стволу. Шимпанзе по-прежнему сидел скрючившись. Лицо его приняло нормальный цвет, но он больше не опирался щекой о колени, а уныло смотрел на равнину.
Со всех сторон ее окружали горы. На их бледно-голубых вершинах там и тут белел снег. Ниже голубой цвет сменялся темно-синим, затем синим с примесью коричневого. Еще ниже, у самого подножия, шла зеленая полоса лесов. Но Шимпанзе не замечал этого чередования красок. Только когда в поле его зрения попала черная грозовая туча, наползавшая слева на склоны, он словно очнулся и нашарил рукой флейту. Но мгновение спустя оставил ее и продолжал без всякого выражения смотреть на грозу. Издалека туча походила на змею, ползущую по склонам гор. И где она проползала, там сверкали вспышки, а за грозовой тучей волочился искрящийся хвост. Юноша смотрел на смутную полосу ливня под тучей, и его глаза наполнялись слезами, отчего равнина и горы расплывались, теряя очертания.
Солнце заглянуло под крону дерева. Шаловливый ветерок затеял игры в листве, и могучее дерево очнулось, зашевелилось, зашумело и вновь затихло. Леопарды тоже начали просыпаться. Они зевали, потягивались, облизывали пересохшие губы, вставали, собирали разбросанные вещи. Старейший надел на шею бусы из птичьих скорлупок. Шимпанзе сунул флейту за пояс. Разящий Орел провел пальцами по веревкам бол [2] , осмотрел камни, привязанные к их концам, будто за то время, пока он спал, в них произошла перемена. Никто больше не улыбался и не смеялся.
2
Бола – предок используемого поныне (аргентинскими гаучо, например) метательного снаряда, состоящего из длинного шнура с тяжелыми шарами на концах. – Примеч. пер.
Старейший был полностью готов. Он хмуро поглядывал на остальных, поджидая, когда охотники наденут поясные и наплечные мешки, подтянут набедренные повязки. Когда сборы наконец были закончены и все ждали только сигнала к выступлению, он еще постоял несколько мгновений, прислушиваясь к звукам, доносившимся с равнины, потом приложил палец к губам и махнул копьем. Леопарды – мальчики, юноши и взрослые – беззвучно заскользили в высокой траве.
По всей равнине паслись стада диких животных; одним трава была по колено, другим – по шею. Плоское однообразие саванны, травяными волнами накатывавшейся на леса у подножия невысоких гор, кое-где нарушалось колючим кустарником, высокими термитниками или гигантскими деревьями, подобными тому, под которым Леопарды недавно отдыхали. Охотники углубились в равнину, шагая гуськом по узкой звериной тропе. Они шли неспешным ровным шагом, чтобы не спугнуть животных. Возглавлял отряд Светляк, который, низко пригнувшись, зорко глядел по сторонам и прислушивался. Наконец, когда пасущиеся стада оказались у них с трех сторон, охотники остановились. Даже Шимпанзе, хотя и отстал немного, замер на месте. Старейший оглядывался вокруг, примечая, где какие животные пасутся и какие из них тучные, какие тощие, старые или молодые, здоровые, больные, самки и самцы. Буйволы, зебры, антилопы, газели, носороги, он видел их всех – как они лежат, скрытые в траве между невидимыми оврагами с крутыми глинистыми откосами и мутной водой на дне. Он видел, знал, какое животное можно настичь у края обрыва или загнать в овраг. И когда он повернул голову налево, все сделали то же самое, увидели подножие близкого холма и вспомнили о сухом овраге, располагавшемся между ними и холмом. Нужно было обладать большим мастерством, чтобы провести отряд среди стад и вывести именно в ту точку, где можно было бы отрезать от остальных одно животное. Они двигались крадучись, когда двигался Старейший, безотчетно, но тем не менее верно выбирая такой путь, чтобы не спугнуть какое-нибудь из стад. Три стада – хотя и перемешавшиеся – находились между ними и оврагом: стадо буйволов, стадо зебр и стадо газелей. Чем ближе подходили к ним Леопарды, тем точней нужно было определять направление движения. Вожаки, охранявшие стада, подняли головы и внимательно осматривались. Искусство охотника заключалось в умении подойти к животным таким образом, чтобы вожаки, обнаружив их, не поняли, какому стаду угрожает опасность, – насторожились, но не испугались. Настороженность была пока не более чем первым пробуждением постоянно живущего в животных ужаса. Поэтому они, продолжая щипать траву, медленно передвигались в более спокойное место, где опасность была наименьшей. Зубры повернули направо, буйволы – налево. Газели предпочли пройти немного вперед, ближе к обрыву. Охотники остановились. Перед ними было множество животных – животных, которых будет не удержать, как воду в горсти, от которой остается лишь капля на ладони. Ибо между охотниками и ними было по меньшей мере десять шагов; и если последнее животное не взовьется в воздух, пытаясь перескочить овраг, оно сможет прорваться сквозь цепочку охотников. И охотники держали наготове копья, а левой рукой сжимали висевшие на поясе болы. Это будет отчаянный момент, когда отставшее животное повинуется одному только ужасу. Если оно выберет полет в гигантском прыжке сквозь цепочку людей или над ними, это будет миг визга и воплей, миг бол и свистящих копий с наконечниками, обожженными в огне, тяжелых, как камень, и жужжащих камней, планетарно вращающихся на конце длинной веревки. Тут можно лишиться глаза или зуба. Может кончиться сломанной рукой или ногой, а то и пробитым черепом. А потом, при должном искусстве и некотором везении, останется бьющееся в траве существо и приближающиеся к нему люди.
Леопарды остановились и, пока стада разбредались в стороны, приготовили оружие. Движения животных были все еще медленны, как если бы они обладали неким неопределенным чувством опасности и знали: мало что угрожает всем им, а смерть и вовсе ждет лишь одного. Охотники вновь крадучись пошли вперед, и животные прибавили шаг, но не из страха, а из предосторожности. Охотники двигались в траве, как движется корабль среди паковых льдов, когда белые поля отступают перед ним, не взламываемые сталью корпуса, но расходясь от легкого толчка или даже бегущей перед носом волны.
Охотники ускорили шаг. Теперь двигались только их ноги, скрытые в траве, словно следящий взгляд можно было обмануть впечатлением, что люди не подходят ближе. Внезапно охотники рванулись вперед и побежали, достигнув той самой точки, с которой можно было застичь большинство животных врасплох или по крайней мере заставить их растеряться перед лицом открытой опасности. Животные замычали, зафыркали и ринулись прочь; равнина задрожала под копытами, и над сухой травой поднялись облака пыли. Все быстрей бежали охотники, все быстрей мчались стада, все громче гремели копыта и пронзительней звучали вопли:
– У-лю-лю-лю-лю!
Отрезанными оказались пугливые газели – безобидные, бестолковые, беспомощные, которым, спасая жизнь, не на что положиться, кроме как на свои точеные ножки; газели бессловесные и нежные, мечущиеся в разные стороны, в прыжке взлетающие в воздух выше человеческого роста. Большинство их зигзагами унеслись прочь, делая огромные прыжки, касаясь земли только для того, чтобы вновь оттолкнуться. Болы описывали круги, копья застыли в поднятых руках. Последняя газель, растерявшаяся и не сумевшая прорваться, последняя из всего стада, осталась одна между глубоким оврагом, вопящими людьми и жужжащими камнями. Она кинулась к обрыву и повернула обратно. Копье просвистело над ней и исчезло в овраге. Когда за первым копьем последовало второе, она прыгнула вертикально, потом рванулась в сторону, туда, где человеческая фигура неуклюже и запоздало спешила занять свое место в шеренге. Человек поднял копье и тут же боком повалился в траву. Газель перемахнула через него и размашистыми скачками понеслась по равнине. Между полукругом охотников и обрывом не осталось ни одного животного.
Разящий Орел подбежал к упавшему и принялся лупить его, приговаривая:
– Ах ты, Шимпанзе!
Прекрасная Птица заглянул в овраг.
– Придется Прекрасной Птице лететь вниз за копьем.
– И Свирепому Льву!
– И Светляку!
Охотники подступили к краю оврага. Все кричали и зло смотрели друг на друга. Старейший показал на отлогую каменистую осыпь, начинавшуюся от края оврага и чуть больше чем на длину копья не доходившую до дна. Один за другим они попрыгали вниз и скатились по осыпавшейся под ногами земле на дно, где среди комьев мокрой глины торчали копья. Шимпанзе медленно поднялся на ноги, опираясь на копье. От боли он прикусил губу, лицо его исказилось в мучительной гримасе. Он не последовал за всеми, а заковылял по краю оврага, ища более удобное место для спуска. Вдалеке замирал глухой топот копыт убегавших животных. Шимпанзе не нашел ничего, кроме тропинки, столь крутой и узкой, что некоторое время стоял, глядя вниз на охотников, прежде чем решиться на спуск. Мальчик, по имени Стрекоза, опустился на колени перед лужей и аккуратно пил из пригоршни. Прекрасная Птица смывал с себя кровь, а остальные стояли вокруг него и любовались длинными царапинами от клюва и когтей. Шимпанзе посмотрел вдоль обрыва, но овраг слева и справа круто изгибался, скрывая обзор. Тогда он вверил свою судьбу тропинке и полез вниз, одной рукой цепляясь за сухую глину откоса, а другой опираясь на копье. Но за два человеческих роста до дна тропинка обрывалась. Последнее животное, которое спускалось по тропе, прыгнуло здесь, оттолкнувшись задними лапами, и обрушило глиняный уступ. Даже не делая логических умозаключений, Шимпанзе понял, что это было за животное, вернее, зверь, и волосы у него стали дыбом. Широко раздувая ноздри, он внимательно вглядывался в дно оврага. Внизу на грязи виднелись отпечаток лапы и пятнышко крови там, где зверь положил свою добычу на землю, чтобы напиться. Шимпанзе сразу все понял. Где-то вверх по оврагу или дальше есть пещера или подходящее дерево. Добыча – верней всего, газель – висит, полусъеденная, между его ветвями. Убийца нежится на солнце, сытый, вылизывая лапы. Лицо у Шимпанзе посерело, потом побагровело. У него перехватило дыхание. Он раскрыл рот, чтобы крикнуть, но из горла вырвался лишь хрип. Он набрал воздуху и завопил: