Повелитель прошлого
Шрифт:
Стас принял решение. Да, надо уйти в солнечный рай раннего детства, где будут они вдвоем с мамой. И он будет жить в Детстве вечно, и вместе с ним всегда будет молодая и веселая мама, которую он никогда больше ничем не огорчит.
Мать привезла его домой на такси и заботливо поддерживала под руку, пока он неумело взбирался по лестнице на костылях. Стас краем глаза видел ее лицо; он видел, как за время его пребывания в больнице мать осунулась и постарела; видел разбежавшиеся от уголков глаз морщинки, и легшую под глазами синеву, и проблески седины в пышных волосах. И он с нежностью думал: «Ничего, мама, ничего! Я верну при помощи Статуи то время, когда нам с тобой было так хорошо
Дома мать кинулась укладывать его в постель, но Стас мягко отстранил ее и возразил:
– Мам, я уж в больнице належался! Сделай-ка мне лучше чайку, а я пока похожу на костылях по квартире, освоюсь.
Мать заспешила на кухню, а Стас остался наедине со Статуей. Бронзовый воин, откликаясь на желание Владельца, затуманился призрачным сиянием, хорошо различимым даже при свете дня. С кухни донесся голос матери:
– Стасик, я тебе покушать положила и чай налила. Иди! Только потихоньку, не торопись!
– Иду, мама! – откликнулся Стас и положил руку на потеплевшую бронзовую голову Статуи.
Все, что рассказывал Стас, я видел словно наяву. Так бывает, когда иногда видишь полноцветные и широкоформатные сны с четко продуманным сюжетом. Голос Стаса, негромкий и монотонный, доносился, словно голос диктора за кадром:
– В детство нельзя возвращаться! Дети живут в мире чувств, они и мир видят по-другому, даже если у них ум взрослого человека. Радость в детстве ослепительна, а горе всеподавляюще. Любая мелкая неприятность кажется трагедией вселенского масштаба, после которой жизнь неминуемо должна закончиться! Правда, дети так же быстро все забывают. Ну а если у тебя есть магический артефакт, позволяющий хоть каждый день начинать жизнь сначала? Тогда ты пользуешься им по малейшему поводу. Получил двойку – и бежишь к Статуе вернуться на день раньше, чтобы выучить урок. Да мало ли поводов исправить прошлое? Разбил банку с вареньем, подрался с приятелем из-за пустяка, потерял ведерко в песочнице…
Тяжелый вздох, пауза.
– Наконец, ты начинаешь ходить к Статуе чаще, чем в туалет. Жизнь, как неразрывная цепь событий, заканчивается и превращается в калейдоскоп, в котором перестаешь понимать, кто ты есть, как долго ты живешь на этом свете и вообще – живешь ли?!
А потом ты устаешь от этого и пытаешься начать решать свои проблемы не при помощи магии, а так, как это делают все люди. Но для тебя это уже невозможно: ведь ты разучился предвидеть последствия своих поступков и отвечать за них хотя бы перед собой. И тогда приходит Страх! Ты боишься прикоснуться к Статуе потому, что, решив таким образом одну проблему, немедленно получишь десять новых. И тогда тебе придется еще десять раз прикоснуться к голове бронзового воина, чтобы решить возникшие внезапно проблемы. После чего каждая из решенных проблем породит еще десяток. И так далее…
И вот ты уже не в состоянии прикоснуться к Статуе и опасаешься даже глядеть в ее сторону из-за страха получить новые проблемы взамен решенной. И в то же время страшно жить, поскольку решать проблемы обычным путем ты разучился. Страх вползает в душу, пускает корни – и вот ты уже конченый человек! Потому что Страх – это ключ, закрывающий двери Жизни и открывающий двери Ада!
Я очнулся от странного дремотно-бредового состояния. За окном брезжил серый осенний рассвет, оплакивая унылую судьбу предстоящего дня мелкими каплями дождя на грязном оконном стекле.
Я, оказывается, так и уснул за столом, положив голову на не первой свежести кухонное полотенце. Стас лежал на диване – вверх одутловатым бледным лицом – и храпел, как больной
Хотелось пить, и я жадно выпил всю воду из чайника. Затем захотелось закурить, но две пустые пачки и полная пепельница явственно обрисовали ситуацию. Содрогаясь от мук похмелья, брезгливости и презрения к себе, я достал из пепельницы окурок подлиннее и жадно закурил.
На улице в ближайшем ларьке я купил на последние двенадцать рублей мелочью бутылку «Ярпива» и с наслаждением выпил тут же. В голове прояснилось, и я зайцем поехал с пересадками наземным транспортом – в метро без билета не проедешь.
Придя домой, я опустился в кресло и немного поразмышлял: выпить кофе и идти на работу; или немного вздремнуть и появиться там после обеда. Последнее, пожалуй, было бы самым правильным. Я взглянул на часы – почти девять. Я снял трубку с телефона.
– Алло! Это ты, Катя? Катенька, я появлюсь после обеда. Нет, ничего страшного, просто неважно себя чувствую. Если шеф будет спрашивать, то скажи, что я жду слесаря – у меня в ванной трубу прорвало, хорошо? Ну и чудно! Привет!
Я с наслаждением растянулся на диване, но сон не шел.
Странно: ведь еще вчера я потешался над вечно сожалеющем о прошлых ошибках Вовчиком, считал его неудачником. А теперь мне самому вдруг захотелось изменить прошлое. Неужели и я – неудачник? В фильме Оливера Стоуна «Никсон» прозвучала интересная фраза: «Никто не смеет считать человека неудачником, если он сам себя таковым не считает!»
Что это – истина в последней инстанции или просто красивые слова?
Интересно, а какой момент в жизни я хотел бы изменить? Вообще, счастлив я или нет? Достиг ли я того, чего желал? А чего я, собственно, желал? Сделать карьеру? Ну, сделал: успел защитить кандидатскую, затем – докторскую. Стал начальником: на работу вон когда хочу, тогда и прихожу! Да, пусть наука сейчас в коллапсе, но есть кое-какие договорные работы, которые через меня идут, так что не бедствую, в отличие от многих. Что еще?
Ну а в личном?
Я вздохнул. Все как в той песне: «Дела – отлично! Вот только с личным – привет!» Да, в моем возрасте люди уже своих детей в жизнь выпускают, в институты пристраивают. А я? Почему так все не задалось на личном фронте? Ведь была же семья… нет, вру! Какая же это семья – муж да жена? Да, жена была… Лера… Валерия…
Когда-то я думал, что с женой мне повезло. Я учился на последнем курсе, меня должны были оставить на кафедре, впереди четко пролегала дорога в аспирантуру, но имелось лишь одно препятствие – я иногородний. Угораздило же моих предков осесть в маленьком сибирском городке! Получив туда распределение, отец и мать радовались: там завод только построили, работы непочатый край, молодежь поднимет промышленность Сибири… Романтика, одним словом. Кому-то повезло: однокурсник отца дослужился до заместителя директора завода и уехал в Москву, в министерство. А мой отец до пенсии работал ведущим инженером с ежемесячным окладом сто семьдесят пять рублей плюс ежеквартальная премия тридцать процентов.
Романтика хороша на завтрак, терпима к обеду, но совершенно неудобоварима на ужин.
Мне тоже светило распределение в Сибирь, но совсем в другой город – там на заводе сразу давали общежитие. Стоило грызть науку пять лет, чтобы вкалывать на занюханном заводишке и ютиться в общаге с перспективой получения отдельной конуры под пенсию! Мой отец лишь через десять лет получил крохотную двухкомнатную квартиру в ведомственном доме. До сих пор помню неуемную радость родителей, которую не в силах были заглушить «прелести хрущоб»: нелепая планировка, совмещенный санузел и храп соседей за тонкой стеной. То же светило и мне. М-да, перспективы – аховые!