Повелитель разбитых сердец
Шрифт:
– Пока не родишь, не покуришь.
– Тогда пустите меня к мужу!
А сама колени сжимает, не слушается, бьется, рвется… Делать нечего.
– Ладно, погоди. Сейчас позовем твоего мужа, он к окошку подойдет, – говорит Виталий Иваныч.
«Родилка»-то у нас на первом этаже.
Подошел к окошку «муж». С виду такой же пацан, как и «жена», но мозгов на одну извилину все же побольше:
– Нинуль, ты чего буянишь? Ты там смотри, врачей слушайся!
– Я курить хочу, а они не дают!
– Нинуль, как только родишь, тебе покурить дадут, и пивка я принесу…
Мы только переглядываемся.
– Поколение «Пепси», –
Насчет «старости лет» это сильно сказано: Виталию Иванычу, конечно, шестьдесят, но ему все наши пациентки глазки строят, просто не могут удержаться. Наверное, в молодые годы был такой же секс-символ, как Гоша. Ну, тот самый, которому везет в карты.
Но в карты теперь и мне везет, ага!
В это время «Нинуль» начинает дико орать: роды идут своим чередом, вот и головка показалась. Так она знаете что делает? Пытается руками затолкать ребенка обратно в себя! Насилу успеваем ее схватить!
Нет, это просто кино. Причем плохое кино.
Наконец наши мучения с Нинулей кончаются. Ее отвозят в L-клуб. Так мы между собой называем «сомнительное», или обсервационное, отделение [14] . Как правило, там тусуются бомжихи и прочий подобный, поистине сомнительный контингент. Ну а L – от латинского слова lues, зараза. Lues – то же, что сифилис. Понятно, почему мы держим эту публику в «сомнительных» отделениях? Береженого бог бережет!
14
Обсервация – наблюдение в течение определенного срока за изолированными в специальных помещениях людьми, у которых подозревается наличие инфекционного заболевания.
А ребеночек, мальчик, у Нинули родился практически неживой: наверное, легкие слизью забиты. Пытаюсь интубировать – теперь у нас аппарат ИВЛ, искусственной вентиляции легких, есть, все как у людей! – но это безрезультатно.
– Дыши! Ты что, охренел? – волнуясь, бормочу я и спохватываюсь, что невольно перешла на лексику своей пациентки. Перейдешь тут…
– Не дышит? – спрашивает зав. детским отделением Ольга Степановна. Моя дочка ее тезка, и не зря: именно Ольга Степановна помогала мне разродиться, когда моя Лелька что-то вдруг призадумалась на полпути. – Ну, часа три, может, поживет…
У меня почти опускаются руки. У Ольги Степановны глаз – алмаз, она никогда не ошибается. И все-таки я не сдаюсь: делаю кислородную маску, беру дыхательный мешок, качаю, качаю… Что бы там ни пророчил «глаз-алмаз», я должна сделать все возможное и невозможное. Потом мы кладем младенца под капельницу, а меня сменяет сестра.
Потому что привезли новую роженицу. Тоже чудачка! У нее схватки еще ночью начались, а она в больницу не поехала, «Скорую» вызывать не стала: мужа ждала, который должен был вернуться из командировки, да задерживался. Ну и дождалась: чуть дома не родила. Повезло: как раз успели на стол, Виталий Иваныч ей только велел: «А ну-ка давай потужься!» – и вот он, ребеночек!
Его сразу передают мне. Родился он (вернее, она, потому что это девочка) легко, разрывов у мамочки не было, поэтому кроха никакая не окровавленная, как в кино показывают или в книгах описывают, а беленькая и скользкая – потому что покрыта такой смазкой, похожей на легкий белый жир.
Я мою малявку теплой водичкой с марганцовкой, обрезаю и зажимаю пуповину, убираю слизь из носа и рта. Малявка молчит. Дети, когда рождаются, не все сразу орут от страха перед новой жизнью. Некоторые – только после очищения верхних дыхательных путей, вот как эта девочка.
Мамочка волнуется, так и подпрыгивает на столе:
– Ну почему она не кричит, доктор? Почему?
И тут я демонстрирую наш любимый профессиональный фокус.
– Пока не кричи, – говорю, зная, что девулька еще не может издать ни звука. – Тихо, тихо… Ну а теперь, – и незаметно провожу ей по грудине, – теперь ори!
Ох, как она заливается криком! Значит, дышит нормально. Мамочка тоже заливается – слезами счастья. Я не объясняю, что весь фокус заключается в своевременной тактильной стимуляции. Маленькие секреты большой медицины!
Потом у нас операция. Голова ребенка не проходит, женщина не может разродиться. Приходится накладывать щипцы. Работа есть для всех, со стороны поглядеть – жуть что такое. Ребенка – мальчишку с необычайно густыми и черными волосами на головушке – едва вытащили и сразу под кислород, в аппарат ИВЛ. Но тут «глаз-алмаз» ничего дурного не пророчит. Да и мне самой кажется, что случай не безнадежный.
– Знаешь что? – говорит мне тихонько Ольга Степановна. – Когда его мамочка от наркоза проснется и немножко очухается, ты ее как-нибудь сюда притащи, хоть на каталке привези, пусть посидит рядышком и с ним поговорит. Ему живо полегчает, вот увидишь!
Я верю. Честное слово, я убеждена, что младенцы еще в мамкином животе все слышат и отличают голос матери от других голосов. Потому что когда они потом орут и вдруг слышат ее голос, то орать начинают потише. Ну ладно, это лирика на грани мистики и фантастики. Вроде моего «птичьего бога»!
Короче говоря, день идет себе и идет, как положено идти дню дежурства. Только плохо, что глаза у меня болят все сильнее. Такое впечатление, что песок в них насыпан. Ну да, я же всю прошлую ночь не спала. И в голове периодически зашкаливает: медвежья шкура под кроватью, эротическая сцена, которую я наблюдаю, стоя за балконной дверью, собачьи требовательные глаза, разинутый в паническом крике вороний клюв, сырая трава газона, красное – черное, чет – нечет, на рулеточном столе ворох сотенных бумажек, который послал мне «птичий бог»…
Но вот наконец-то проходит день и наступает вечер. Тихий вечер! Можно телевизор посмотреть, чайку попить, подремать, мечтая о такой же тихой ночи, когда удастся наверстать упущенное ночью прошлой… Благодать божья!
Вот только периодически достает нас один будущий папаша по фамилии Москвитин. Это его супружница должна рожать ночью. Я ему двести раз сказала: «Рано еще, не маячьте тут, не мешайте!» Но разве уговоришь такого твердолобого бычка, к тому же в милицейской форме! Он беспрестанно возвращался и ходил, ходил, топал по приемному покою, хотя ему тоже надо было быть на дежурстве. Иногда, впрочем, подъезжала патрульная машина и увозила Москвитина. Увы, ненадолго! Он вскоре приезжал – и снова ходил туда-сюда и все прислушивался к чему-то. То ли стоны жены пытался уловить, то ли, может быть, крик ребенка… С этими папашами беда одна.