Повелитель разбитых сердец
Шрифт:
Тотчас пассажиры «Адрии», которые в прошлый раз пришли на ней из Батума, вспомнили, что незадолго до выхода парохода из советского порта туда прибыл из Москвы поезд со сформированной в Москве новой командой из Чеки. А впрочем, это все могли быть только слухи…
Итак, на нашей квартире собрались те, кто должен был принять участие в совещании.
Генерал сказал моему мужу:
– Похоже, неизвестный, напавший на вас, оказал нам всем очень большую услугу. У нас есть все основания вспомнить его добром. Он вывел из строя вас, Максим Николаевич, а нас вынудил приехать провести совещание у вас дома. А ведь, сказать по правде, у меня была мысль просто-напросто обойтись без вас, провести совещание на «Лукулле». Вполне вероятно, что все мы находились бы в кают-компании и могли бы погибнуть. Вот видите, как полезно иногда навещать тяжелобольных, исполняя свой христианский долг.
Петр Николаевич Врангель невесело усмехнулся. Мы с Максимом обменялись взглядами. Потом я спросила мужа, о чем он подумал в ту минуту. Оказывается, и в его, и в моей памяти в это мгновение возникло воспоминание о визите Елены Феррари в редакцию и ее прощальных словах. Фактически те же слова произнес сейчас генерал: «У нас есть все основания вспомнить добром вашего злоумышленника…»
Неужели Елена Феррари имеет какое-то отношение к случившемуся? В наше время во все можно поверить! Большевики сильнее, чем нам казалось, сильнее, чем нам хочется верить. Они скрутили Россию в бараний рог с помощью нечеловеческой жестокости, которая превращает людей в безропотных рабов.
Но, предположим, в покушении на генерала (а цель была именно такова) и впрямь участвовала Феррари. Но ради чего ей было спасать Максима? Или я соединяю несоединимое и на него напали случайные злоумышленники?
Но не слишком ли много случайностей?
А если все так, как я предполагаю, что ей нужно от нас, от Максима? И каких шагов с ее стороны следует ждать теперь?
Глупо, конечно, предполагать такое, но… но неужели она решила продемонстрировать Максиму свое «могущество», чтобы завладеть старой тетрадкой, исписанной по-французски?
Мы с мужем так и не удосужились прочесть ее. Нет ни времени, ни особенного желания. Мыслимо ли думать, что такое желание сохранилось у Елены Феррари?
Этого я не знаю. Зато я определенно знаю, какое желание появилось у меня теперь: как можно скорее покинуть Константинополь!
23 июля 200… года, Мулен-он-Тоннеруа, Бургундия. Валентина Макарова
Что происходит дальше, я не могу толком описать. Это что-то немыслимое, необъяснимое, несусветное!
За окном раздается резкий свист, а потом… потом на пороге появляется фигура в камуфле и черной «чеченке». Сначала ее вижу я, потому что стою лицом к двери. Ее явление столь неожиданно, что Иса не успевает развернуться и выстрелить: фигура отшатывается назад, и при этом слышится такой грохот, словно она рухнула с крыльца. Иса стреляет в пустоту. И тут же раздается срывающийся мальчишеский крик:
– Там человек с пистолетом! Там человек с пистолетом!
Как будто это нуждается в пояснениях…
Затем раздается тяжелый топот нескольких пар ног и голос – уже другой голос, который заставляет ноги подкашиваться, а руки опускаться. Голос, который подавляет волю, приказывает:
– Бросить оружие! Вы окружены! Считаю до трех! Р-раз…
– Подождите! – вопит мальчишка. – Там Клоди и еще какая-то дама!
– Два…
– На пол! – орет Иса, и я послушно падаю. А Клоди стоит. Господи, да ведь она ничего не поняла – Иса кричит по-русски!
Он сшибает Клоди толчком в спину. Она падает так тяжело, что я подпрыгиваю на полу.
– Не стреляйте! – кричит Иса. – У меня две заложницы! Уберите оружие, отойдите от крыльца! Считаю до трех, потом буду стрелять в женщин. Р-раз…
Мгновение напряженной тишины, потом вдруг оглушительный звон и грохот. На меня сыплются стеклянное крошево, щепки… Я глохну, обмираю, может быть, даже умираю. Ведь это выстрелы, а Иса сказал, что будет стрелять в женщин. Может быть, он уже стреляет?
Рядом кто-то тоненько кричит. Это я кричу? Или Клоди?
Чей-то голос над моей головой:
– Вы живы? Вы живы?
Кто-то хватает меня за плечи и вздергивает с такой силой, что я на несколько мгновений зависаю в воздухе. Но как только руки на моих плечах разжимаются, я снова шлепаюсь на колени – ноги меня не держат. Руки снова вцепляются в мои плечи, и кто-то рычит прямо над моим ухом:
– Вы ранены? Вы в порядке, мадемуазель?
Перед глазами клубится радужный туман, я никак не могу обрести крепости в ногах, поэтому хватаюсь за что-то, что чернеет передо мной, пробиваясь через этот туман.
– Поосторожнее, – бурчит это «что-то», – вы мне шею свернете.
Встряхиваю головой. Наконец-то в глазах у меня проясняется, и я вижу, за что держусь. Вернее, за кого. Это огромный плечистый полицейский в черной форме. Вдобавок он и сам черный.
Смотрю на него и медленно качаю головой, не веря своим глазам. Тем более что перед ними все расплывается.
– Вы спасены, мадемуазель, – рокочет полицейский успокаивающе, – все обошлось. Ну, ну, не надо плакать. Все уже кончилось, посмотрите!
Он осторожно поворачивает меня, и я вижу Клоди, которую поднимает с полу другой полицейский, на сей раз белый. Ну, относительно белый: у него очень загорелое лицо и руки.
– Что он хотел от вас, медам? – твердит он. – Что он хотел?
Я ничего не могу сказать. Клоди тоже. Смотрит безумными глазами по сторонам, потом видит меня, и тут происходит нечто странное: лицо ее собирается в комок морщин, и она разражается рыданиями.
Продолжаю осматриваться. В дверях – еще один полицейский. Рядом с ним маячит какая-то несуразная тощая фигура в пятнистом комбинезоне. Я ее уже видела. Видела и несколько минут назад, и раньше, еще раньше! Но на голове фигуры теперь нет черной «чеченки», и я вижу лицо мальчишки лет пятнадцати: рыжего, конопатого, голубоглазого, перепуганного до того, что у него посинели губы.