Повелитель снежный

Синякова Елена

– Осторожнее со словами, женщина. Остороооооожнее.

Впервые за все то время, что я наблюдала испуганно и растерянно за бабушкой, она опустила свои ладони, убрав их от двери, что стала теперь совершенно белой, сжав с силой свои кулаки и буквально прошипев:

– Будь они оба прокляты!

Мужчина снова хмыкнул, и было слышно на удивление отчетливо, как он втянул в себя воздух глубоко и медленно, выдохнув его так же медленно, и заканчивая отрывистым смешком:

– Да будет так.

– Забери их обоих

и уходи! В этом доме нет никого для тебя больше!

– Сделаю, как ты хочешь, но она мояяяяяяяя….

Это был странный завораживающий звук, похожий на шипение и урчание огромного зверя одновременно, когда бабушка ловко и проворно подскочила с колен снова, с силой ударив по двери и снова положив свои раскрытые ладони на нее, поверх намерзшего льда, который стал толстой коркой, уже мало напоминая просто иней, что можно растопить теплом собственной руки.

– Уходи прочь! Изыди!!
– прикрикнула бабушка надрывно, на что мужчина за дверью рассмеялся, снова вздыхая так, словно устал от бессмысленных речей, проговорив со странной интонацией, в которой опять стелился шелк, - Не думай, что сможешь спрятаться от меня, женщина. А теперь иди, обогрей и успокой мою драгоценность. Девочка совсем околела и испугана.

Лишь когда бабушка обернулась ко мне поспешно и скованно, громко ахнув, я поняла, что мужчина говорил обо мне.

Никто и никогда не называл меня так.

Своей драгоценностью.

Все, что я смогла увидеть, это лишь большую тень, которая проскользнула мимо окна, затмевая собой свет луны и унося лед и холод, отчего дверь снова стала деревянной, и серый иней на полу растаял за пару секунд, в которые бабушка бежала ко мне, чтобы прижать к себе крепко-крепко.

Так крепко, что я слышала, как колотиться ее сердце.

Бабушка ничего не говорила, только поспешно уложила меня в кровать рядом с собой, обнимая и молча.

Я же не могла уснуть, ощущая, что произошло что-то страшное, но пока не понимая совершенно ничего, и боясь спросить, кто был этот человек и о чем он говорил.

Больше бабушка никогда не возвращалась к этой ночи.

Никогда не вспоминала ее…только не спала долгими черными ночами, когда за окнами трещал мороз лютый, а с наступлением темноты заводила в дом, не давая возможности еще поиграть с друзьями в наши снежные игры.

Я была всего лишь ребенком и скоро забыла о том, что случилось, не замечая больше ничего подозрительного и не пытаясь узнать про того, кто же стоял за дверью.

Проходили годы.

Ничего не менялось.

Только зимы становились все злее и холоднее…и в деревне все чаще и чаще стали пропадать или гибнуть люди.

Те, кого я знала или просто видела.

Словно череда нелепых и ужасных случайностей захлестнула нашу деревню в свою воронку, отчего все старухи причитали и стонали, что не было еще таких жестоких зим и столько покойников.

Умирали

пожилые от старости или болезни.

Умирали молодые…тонули, пытаясь переехать лед на реке.

Умирали от холода, отправляясь на охоту и неожиданно заблудившись.

Просто пропадая….потом их отыскивали случайно, застывших во льду, словно скульптуры.

В те моменты мне не верилось, что когда-то они были живыми людьми.

Что они настоящие…

Но даже тогда я не вспоминала о той ночи, странном бабушкином поведении и страшном голосе, что нес в себе лед и ядовитую сладость.

2 глава

Мне было двенадцать, когда, заигравшись с подругами в снежки солнечным задорным днем, я случайно потеряла свои теплые варежки, как любой подросток не желая возвращаться домой, потому что боялась, что бабушка не отпустит меня сразу, с порога заставляя пообедать, отогреться и лишь потом нестись на улицу снова, пока солнце не село за горизонт.

Лишь когда мои руки стали отдавать синевой, и я перестала ощущать кончики пальцев, стало ясно, что похода домой не избежать.

Я морщилась, семеня по скользкой дорожке в сторону дома, и пытаясь разгибать свои в конец замерзшие пальцы, когда случайно чуть не снесла с дороги старика, которого видела в наших краях впервые.

– Прошу прощения, я…

– Ты замерзла, милое дитя?
– прошелестел старческий голос и морщинистые руки потянулись неожиданно ко мне, чтобы раскрыть окоченевшие ладони, осторожно, но настойчиво, отчего я вздрогнула, не ожидая ничего подобного и в первую секунду сильно растерявшись.

Не то, чтобы нас не тискали и не трогали местные бабушки и дедушки.

Просто это было как-то…иначе.

– …иду домой за варежками, - почему-то начала оправдываться я, осторожно и незаметно пытаясь убрать свои ладони из рук старца, которые оказались на удивление большими и такими горячими, что стало даже больно.

От жара его ладоней, которые скользили по моим рукам, мягко разминая и массируя окоченевшие тонкие пальцы, словно впивались сотни раскаленных иголок, возвращая к жизни почти посиневшую кожу и заставляя меня морщиться и прикусывать щеку изнутри.

Вот только на этом старец не остановился, неожиданно подавшись назад, так и не выпуская моих рук из своих больших крепких ладоней, и садясь прямо в один из сугробов, чтобы подтянуть меня ближе и усадить на свои колени.

Напряженно застыв, я не понимала, что мне делать дальше.

Этот старец явно отличался от тех, что были в нашей деревне!

Словно почувствовав мое смущение, неловкость и даже испуг, он проговорил своим скрипучим старческим голосом:

– Давно меня не было в этих краях, дитя! Расстались с братом в плохих отношениях…вот я и вернулся в конце своего жизненного пути, чтобы попросить прощения и все исправить.