Повелитель Вселенной
Шрифт:
— Ты хорошо играл, но в следующий раз выиграю я. — Тэмуджин помолчал. — Ты с отцом видишь одни и те же сны?
— Это он мои видит, — сказала она.
— Я тоже видел сон прошлой ночью, — продолжал Тэмуджин. — Я видел его раньше, но теперь было немного по-другому. Я стоял на горе, такой высокой, что был виден весь мир. Раньше, когда мне снилось это, я не мог разглядеть, что внизу, но на этот раз я все увидел.
— А что ты увидел? — спросила Бортэ.
— Я увидел степь, и тысячи юрт, и долины между горами, и так много табунов лошадей, что не мог
— А ты видел какие-нибудь деревни? — спросила Бортэ. Тэмуджин покачал головой. — Значит, это не мог быть весь мир.
— Нет, весь, — сказал Тэмуджин, — и мы были единственным народом под Небом. Во сне я снял шапку, повесил пояс на шею и предложил кобыльего молока Коко Мункэ Тэнгри в благодарность за то, что он показал мне.
— Что бы это значило? — спросила Бортэ.
— Может, это значит, что мир будет принадлежать нам. Мой отец говорит, что мы лучшие бойцы в мире, и такими нас сотворил Бог. Почему бы нам не завладеть всем? Почему бы одному хану не править всеми?
Бортэ нахмурилась.
— Всеми?
— В Небе есть одно солнце. Почему бы не быть одному народу на Земле?
Бортэ положила руки на колени.
— Ты говоришь так, будто ты и будешь этим ханом.
— Когда-нибудь я буду вождем, — сказал Тэмуджин. — А может быть, духи предпочтут другого. Если он будет смелым и сильным, я пойду за ним.
— Сомневаюсь, что ты пойдешь за кем-нибудь, Тэмуджин.
Она посмеялась бы, если бы какой-нибудь другой мальчик говорил так, но в тихом голосе Тэмуджина не было и намека на хвастовство.
— Тэмуджин! — позвал Есугэй из глубины юрты. — Покажи, как ты умеешь петь сказание о предках, о рыжеватой оленихе и серебристом волке.
Бортэ встрепенулась. Ее собственное имя означало «серебристая», а глаза Тэмуджина были рыжеватые, золотистые, как шкура праматери оленихи. Наверно, Есугэй хотел снова вернуться к разговору о Бортэ.
Бортэ лежала в постели и не могла уснуть. После рассказов и песен все улеглись спать, а о помолвке больше не было и речи.
Укрывшись одеялом, она вглядывалась во тьму. Гости спали, вытянувшись на подушках возле очага. Кто-то крался к выходу. Подождав, когда отец выйдет, она встала и обулась.
Когда она вышла, псы глухо заворчали. Отец стоял спиной к ней и мочился. Она подождала, когда он натянет штаны, и поспешила к нему.
— Папа, — прошептала она. Дай кивнул. — Папа, глаза сокола в моем сне — это глаза Тэмуджина. Это значит, что он приехал сюда за мной… я уверена в этом.
— Быстро же ты все решила.
— Что верно, то верно.
— Сделаем все, что сможем, дочка. Багатур предложит за тебя много добра, но мы не будем показывать ему, что мы жаждем отдать тебя. Подождем.
13
Бортэ проснулась раньше других. Она поправила одежду, в которой спала, обулась и, крадучись, пошла к очагу взбодрить огонь. Она убеждала себя, что отец договорится, он должен договориться. Но, возможно, багатур ищет для сына лучшей жены; он может поискать где-нибудь еще, а не просить руки дочери вождя маленького племени.
Она услышала громкий зевок. Тэмуджин сел и взглянул на нее. Улыбка ее была натянутой.
— Доброе утро, Бортэ, — тихо сказал он.
— Доброе утро, Тэмуджин.
Есугэй проснулся и, медленно встав на ноги, поежился. Пробормотав приветствие, он вместе с сыном вышел.
Пока семья не проснулась, Бортэ трудилась у очага. Заглянув в котел, Шотан нахмурилась. Дай с Анчаром вышли отправлять естественные надобности.
Когда мужчины и мальчики вернулись, мясо уже варилось. Может быть, Есугэй уже поговорил с ее отцом. Бортэ пытливо посмотрела на лицо Дая, но глаза у того были как щелочки, а морщины вокруг рта обозначились резче — так он обычно выглядел после хорошей попойки. Он сел, ничего не сказав, и Есугэй, по-видимому, тоже не был расположен к разговору.
Бортэ заставила себя похлебать бульону. Тэмуджин с Анчаром шептались, но она не могла расслышать, о чем они говорят. Она вдруг разозлилась на отца за то, что он рассказал Есугэю сон, и на Шотан за то, что вчера вечером она говорила о дочери так, будто та — лошадь, которую надо продать.
— Ты хорошо меня принял, Дай Сэчен, — сказал наконец Есугэй. Лицо его посвежело после того, как он вместе с похлебкой пропустил чашу кумыса.
— Но ты заслуживаешь хорошего угощенья, — ответил Дай. Он тоже немного подобрался. — Мои братья хотели бы поговорить с тобой, а твои кони пусть попасутся с нашими.
— Мы слишком долго не были в родном курене — сначала поехали к моим кэрэитским союзникам, потом сюда, — пробормотал Есугэй.
Бортэ смотрела на Тэмуджина из-под длинных ресниц. Он перехватил ее взгляд и посмотрел на Есугэя.
— Два-три дня дела не решат, — сказал мальчик.
— Решат, если нам еще надо заехать к олхонутам.
Тэмуджин сощурил глаза и сжал губы. Сердце Бортэ трепетало.
— Я могу уехать, — продолжал Есугэй, — и вернуться в другое время, но что толку? Может, хватит нам кружить по этому краю. — Он приподнялся с подушки. — У тебя дочь, у меня сын. Она красивая девочка, как я погляжу, и глаза ее горят, как у моего сына. Я присмотрелся к ней и знаю, что она будет хорошей женой Тэмуджину, и ему она вроде бы понравилась. Брат Дай, ты согласен, чтобы они поженились?
Щеки Бортэ вспыхнули, сердце забилось сильней. Тэмуджин наблюдал за отцом широко раскрытыми глазами, замерев.
Дай погладил тощую бороденку.
— Я могу подождать еще, — сказал он, — но никто не подумает ничего плохого, если я соглашусь сразу. Не судьба девушке стариться в отцовской юрте, особенно если она так красива, как моя дочь. Я с радостью отдаю свою дочь твоему сыну.
Бортэ с трудом проглотила набежавшую слюну. Сердце ее билось так громко, что она была уверена — другие слышат это биение.