Повелитель железа (сборник)
Шрифт:
— Нам было очень радостно и хорошо. Представь себе, Нина, я, оказывается, превосходный отец, то есть любящий отец… Это меня удивило…
— Я думаю, нас не выгонят из салона. Зинаида хочет есть…
Поморгав, профессор спросил робко:
— А мне можно с вами пообедать?
— Нет, — спокойно ответила Нина Николаевна. — Это может быть понято превратно…
— Мне несколько тяжело от твоей слишком… рассудительности, Нина.
— Я не могу разговаривать как любовница.
— Понимаешь… (они уже входили в дверь салона) какой-то нужно сломать лед.
Низким басом заревел пароход и начал поворачивать к берегу… В окна салона стали высовываться пассажиры.
Хиврин, отмахивая со лба мокрые волосы: — Что это такое? Какая остановка?
Мистер Лимм — лоснясь улыбкой: — Русский водка, хорошо… Будем покупать водка…
Казалупов: — Мне сообщили, на этой остановке яйца — рубль восемь гривен…
Хиврин: — Вылезаем… Мистер Педоти, яйца, яйца покупаем.
Мистер Педоти: — Мы все покупаем…
Мистер Лимм: — Ура, русский Волга!
Стоявший у борта Парфенов указал на приближающийся, берег:
— Бумажная фабрика, махинища… Два года назад: болото, комары… Понюхайте — воняет кислотой на всю Волгу. Красота! Двести тонн целлулозы в день… Это не жук чихнул…
Плыли теплые берега. Плыли тихие облака, бросали тени на безветренный простор воды, всегда прегражденный лазурной полосой. Нешевелящиеся крылья чаек отсвечивали зеленью; то одна, то другая падала за кормой в пенный след парохода.
Влажный ветер трепал скатерти, облеплял ноги у женщин, разглаживая морщины, вентилировал городскую гарь. Солнечные зайчики играли на пивных бутылках. Дрожали жалюзи. Босой матрос мыл шваброй палубу.
Волга ширилась. Берег за берегом уходили в мглистую даль. На воде, такой же бледной, как небо, лежали плоты, — от волн парохода они скрипели и колыхались, покачивая бревенчатый домик с флагом, где у порога в безветренный час кто-то в линялой рубашке играл на балалайке.
Шлепал колесами желтый буксир, волоча из последних сил караван судов, высоко груженных досками, бревнами, серыми дровами. Близко проходила наливная баржа с нефтью, погруженная до крашенной суриком палубы. В лесистом ущелье дымила железная труба лесопилки, по склону лепились домики, и на горе за березами белела церковь с отпиленными крестами.
Странным после городской торопливости казалось неторопливое движение берегов, облачных куч над затуманенной далью, коров, помахивающих хвостами на отмели, мужика в телеге над обрывом… Хотелось — быстрее, быстрее завертеть эту необъятную панораму…
Но ветер ласкал отвыкших от ласки горожан, распадались набитые на мозг обручи черных забот, и откуда-то (что уж совсем дико) появлялось забытое давным-давно ленивое добродушие… Появлялся неестественный аппетит. На остановках покупалось все, что приносили бабы из съестного, пироги с творогом и картошкой, яйца, топленое молоко, ягоды, тощие куриные остовы…
Переполненная впечатлениями была лишь верхняя палуба. Нижней четвертому классу — было не до того: она опоражнивалась на каждой остановке, — вываливалось по нескольку сот мужчин и женщин и столько же впихивалось, в лаптях, с узлами, сундуками и инструментами, в тесноту и селедочную вонь.
Капитан уныло посматривал с мостика на эти потоки строителей. На сходнях крутились головы в линялых платках, рваные картузы, непричесанные космы, трещали корзины, сундучки, ребра. Два помощника капитана сбоку сходен надрывались хрипом:
— Предъявляйте билеты, граждане! Куда прете без очереди!
Грузились и выгружались партии рабочих на лесозаготовках, на торфяных разработках, на строительстве городов и фабрик. Одни уходили на сельские работы, другие — из деревень на заводы…
Солнце садилось. Лимонный закат медленно разливался над (Заволжьем, над лугами и монастырскими рощами, над деревнями и дымами строительства.
— Как в котле, народ кипит… Строители, — добром их помянут через тысячи лет, — говорит Парфенов, облокотясь о перила.
Стоящий рядом капитан ответил мрачно:
— Полагается триста человек палубных, а мы сажаем до тысячи. Вонища такая, что даже удивительно. Ни кипятку напастись, ни уборных почистить прут как плотва…
— А ты раньше-то, чай все богатых купцов возил, шампанским тебя угощали…
— Да, возил… В восемнадцатом году… Сам стою на штурвале и два комиссара — справа, слева от меня, и у них, дьяволов, вот такие наганы. Подходишь к перекату, и комиссары начинают на тебя глядеть… А за перекатом — батарея белых… И так я возил… Всяко возил…
Капитан отошел было, Парфенов со смехом поймал его за рукав:
— Постой… Да ведь это с тобой я, никак, тогда и стоял… На пароходе, как его «Марат» не «Марат»?
— «Царевич Алексей» по-прежнему, на нем и сейчас идем…
— Чудак! Вспомнил! (Смеется.) Я еще думаю, — морда у него самая белогвардейская, посадит на перекат… Да, не обижайся… А ведь я чуть тебя тогда не хлопнул, папаша…
Капитан отойдя, крикнул сердито: — Давай третий!
Пароход заревел. На палубу поднимались нагруженные продуктами москвичи и иностранцы. Лимм, потрясая воблой:
— Риба, риба…
Хиврин одушевленно: — Под пиво, мистер, — национальная закуска.
Педоти: — Закажем колоссальную яичницу…
Казалупов: — Шикарно все-таки, скупили весь базар.
Гольдберг: — Но — цены, цены, товарищи…
Вдоль борта озабоченно бежала Шура.
— Валерьян! Купил? — звала она, перегибаясь. — Малины? Это же невозможно… Колбаса, колбаса, — три двадцать четыреста грамм. Вот — люди же купили! и совершенно не лошадиная…
— Ну и пусть его покупает малину, — говорит Ливеровский, походя. Стоит отравлять себе дивный вечер…