Повелители стрел
Шрифт:
Вначале Чингис думал, что они возмутятся, если их поставить к катапультам. Кочевники никогда не были пехотинцами, но Лян рассказал им о механизмах, и очень многие поняли принцип их работы. Чингис не скрывал радости по поводу того, что в улусе появились люди, способные разрушать стены, и воины с гордостью встречали его взгляд.
Увидев, что большой кусок стены рухнул, Чингис обнажил в ухмылке зубы. Катапультами командовал Субудай, тысяча его людей стояла прямо под стенами Линьхэ. Остальное войско, разбившись на отряды, ждало у всех четырех ворот в город, готовое при первой возможности броситься в атаку. Субудай ходил между орудиями, направлял удары. Невольно
Вдали Субудай послал к стенам людей, вооруженных длинными пиками с крючками. Под прикрытием деревянных щитов они расшатывали поврежденные камни, вытаскивали их из кладки. Цзиньские лучники не могли сделать ни единого выстрела, не рискуя собственной жизнью. Даже если кому-то и удавалось выпустить стрелу, та всего лишь пронзала дерево.
На краю стены показались цзиньцы и вылили на нападавших содержимое огромного железного котла. Несколько человек упали, сраженные стрелами, их место тут же заняли другие. Чингис нахмурился — черная жидкость окатила примерно десяток его воинов. Они нырнули под деревянный щит, но сверху уже летели горящие факелы. Вспыхнуло пламя, его рев заглушал крики несчастных, которые горели заживо и задыхались от дыма.
Вокруг раздались ругательства — живые факелы метались между остальными группами воинов, нарушая ход атаки. В поднявшейся суматохе цзиньские лучники стреляли в каждого, кто показывался из-под дощатого укрытия.
Субудай отдал команду, и воины под деревянными щитами медленно отступили, хотя и не все — некоторые корчились на земле, объятые огнем. Чингис одобрительно кивнул, когда вновь засвистели катапульты. Хан слышал о горючем земляном масле, но никогда не видел, чтобы его использовали для защиты крепостей. Оно загоралось куда быстрее бараньего жира, которым монголы заполняли светильники, и хан решил, что обязательно наберет себе такого масла. Может, даже из запасов Линьхэ, если там что-нибудь останется до конца осады. Каждый день Чингису приходилось запоминать тысячи новых вещей, голова уже гудела от планов.
Обугленные дымящиеся тела лежали под стенами города. До Чингиса донеслись ликующие возгласы цзиньцев. Он с нетерпением ждал, когда же наконец воины Субудая пробьют брешь в стене. Скоро начнет темнеть, и с заходом солнца Субудаю придется увести людей.
Под пение катапульт Чингис стал прикидывать, сколько человек погибло во время атаки. Впрочем, какая разница? Субудай командовал самыми неопытными воинами, которых нужно было закалить в бою. За два проведенных в горах года восемь тысяч мальчишек стали взрослыми и присоединились к войску. Большинство из них поступило под начало Субудая. Они назвались Волчатами, в честь Чингиса. Субудай просил, чтобы им разрешили войти в город первыми, но Чингис предпочел, чтобы они занялись стенами. Пусть вместе со своим молодым командиром понюхают крови.
Чингис слушал крики раненых, задумчиво постукивая пальцами по лакированным пластинкам доспехов. Еще два куска стены рухнули, открыв воинам Субудая группку цзиньских лучников. Крепость Линьхэ сейчас была похожа на выщербленную челюсть, и Чингис понял, что скоро все закончится. К стене подтащили лестницы, люди у катапульт могли наконец передохнуть. Они стояли усталые и довольные.
Возбуждение нарастало, Субудай со своими Волчатами полез на стену, фигуры темными пятнами выделялись на серых камнях. Лучшие монгольские лучники, которые могли пробить птичье яйцо на расстоянии ста шагов, прикрывали атаку. Едва показавшись
Чингис удовлетворенно кивнул и взял поводья своей лошади, готовясь вскочить в седло. Животное захрапело, чувствуя настроение хозяина. Хан огляделся по сторонам, посмотрел на спокойные лица нукеров, на колонны воинов, окружившие город. Он создал величайшую в мире армию, каждый военачальник командовал туменом из десяти тысяч человек и сам решал, что делать. Люди Арслана ждали с другой стороны Линьхэ, их не было видно, зато Чингис заметил бунчужное знамя Джелме, которое развевал поднявшийся ветер. Солнце заливало войска золотым и оранжевым цветом, на земле дрожали длинные тени. Чингис отыскал взглядом Хасара и Хачиуна. Один ждал у восточных ворот, другой — у западных. Кто-кто, а братья не упустят возможности первыми ворваться на улицы Линьхэ.
За плечом хана маячила огромная фигура Толуя, который когда-то был нукером Илака. От одного взгляда повелителя воин горделиво расправил плечи. Старые, испытанные друзья стояли рядом, кивали, встретившись с ханом глазами. В первом ряду было всего двадцать конников, опытных воинов, достигших тридцати лет, как сам Чингис. Хан улыбнулся: до чего жадно они смотрят на город, готовые в любой миг сорваться с места!
В Линьхэ уже занялся пожар, тут и там поднимались густые клубы дыма, похожие на грозовые облака в родных степях. Чингис смотрел и ждал, его руки подрагивали от напряжения.
— Я пришел благословить тебя, мой повелитель, — прервал мысли Чингиса знакомый голос.
Хан повернулся и махнул своему шаману, первому среди людей, которые прошли темными тропами. Кокэчу больше не носил лохмотьев, как в дни службы хану найманов. На нем был халат из темно-синего шелка, подпоясанный шитым золотом кушаком. С кожаных браслетов свисали цзиньские монеты, они звенели каждый раз, когда шаман поднимал руки. Чингис невозмутимо склонил голову, Кокэчу овечьей кровью начертил на его лице полосы. Шаман шептал молитву Матери-земле, знакомые слова успокаивали хана, дарили уверенность.
— Она примет кровь, которой ты ее оросишь, с той же радостью, что принимает дождь.
Чингис медленно выдохнул — ему было приятно ощущать страх своих людей. Закаленные в боях воины при приближении Кокэчу испуганно замолкали. Чингис видел, что с каждым днем шамана боятся все больше, и использовал страх для укрепления порядка в войске, поддерживая и поощряя Кокэчу.
— Хочешь, я прикажу убрать красный шатер, повелитель? — спросил шаман. — День на исходе, и черная ткань уже готова.
Чингис задумался. Не кто иной, как Кокэчу, предложил простой способ вселять ужас в жителей цзиньских городов.
В первый день осады под крепостными стенами разбивали белый шатер, показывая, что никакие воины не спасут обреченный город. Если до заката ворота оставались закрытыми, на рассвете полотнище меняли на красное, и Чингис давал обещание убить всех горожан-мужчин. Раскинутый на третий день черный шатер означал, что пощады не будет — каждого жителя ждет жестокая смерть.
Цзиньские города на востоке должны были усвоить этот урок, и Чингис задумывался, действительно ли они сдадутся быстрее, как предсказывал Кокэчу. Шаман знал, как держать людей в страхе. Хан понимал, что будет трудно убедить войско, привыкшее уничтожать все на своем пути, не трогать сдавшиеся без боя города, но предложение шамана ему понравилось. В этой войне скорость решает все, если же города покорятся сразу, он сможет двигаться еще быстрее. Чингис наклонился к шаману, показывая свое благоволение.