Повелители сумерек
Шрифт:
— А вы кто, сударь, осмелюсь спросить?
— Это Граншан, дворецкий моей мачехи, — вместо него ответила Одиль.
— Я, сударь, бедная странница, собирала в лесу целебные травы. Эта добрая старушка позвала меня на помощь, когда ее госпожу поразила лихорадка. И я вторые сутки не отхожу от нее ни днем ни ночью.
— Стало быть, вторые сутки лежит… Что ж, моя милостивая госпожа выражает заботу о здоровье и пропитании своей подопечной. — Он извлек из-под плаща небольшой полотняный мешок, бросил его на пол и вышел.
Жакмета, кряхтя, подняла мешок, водрузила на стол и развязала. Одиль, приподнявшись
— Горох! — с отвращением произнесла она. — Этим она меня и кормит — горох, фасоль… Ее свиньи едят лучше, чем я.
— Ничего, дитя, тебе больше не придется есть эту грубую пищу.
— Но… по правде говоря, я совсем не голодна. — Удивительно — прошли почти сутки с тех пор, как Одиль ела в последний раз.
Крестная как будто угадала ее мысли.
— Так и должно быть. Это вновь обретенная тобой сила поддерживает тебя. Поднимайся, скоро вечер, и тебе снова пора ехать в Анжерский замок. Но можешь ли ты показаться в одном и том же платье? Нам следует придумать что-то новое.
Одиль села, подняла туфельки с пола.
— Крестная, если я буду идти через лес, они совсем износятся. И этот белый мех запачкается.
— Нет, ты уже прошла испытание, сегодня я буду с тобой, и тебе не придется сбивать ноги. А платье… Я придумала! Этот гадкий горох найдет себе применение. Прошлой ночью мы призывали моих птиц, но есть и другие, которых можно просто приманить. На балу на тебе будет новый наряд, переливчатый, как голубиная грудь!
— Он уже предложил тебе руку и сердце, дитя мое?
— Нет. Он только спрашивал, увидимся ли мы завтра… то есть уже сегодня.
— Странно. Раньше такие вещи делались быстрее. О чем же вы говорили?
— О разных вещах. О том, что он предполагал, будто я из Испании, ибо при испанском дворе принят черный цвет. Но теперь он так не думает. Спрашивал, не принадлежу ли я к одному из германских княжеских родов. Это его кровно затрагивает. Ведь Франсуа не только герцог Анжуйский и Туреньский и граф Фландрский, он еще маркиз Священной Римской империи Германской нации и герцог Люксембургский…
— Вот как? Зигфрид тоже был герцогом Люксембургским.
— Какой Зигфрид?
— Он правил через двести лет после Ренфруа и за двести лет до Фулька… Впрочем, я перебила тебя.
— Он спрашивал, буду ли я на вечерней службе в Анжерском соборе. Он-то намерен там быть. Ведь враги вечно попрекают его тем, что он ради фламандской либо английской короны готов отречься от истинной веры. Потому принц вынужден поддерживать свою репутацию доброго католика. А потом приглашал меня в свои покои, говорил о каком-то кубке…
Госпожа де Сен-Этьен расхохоталась, запрокинув голову. Ибо поэты посвятили немало строк (процитировать кои не представляется здесь возможным) знаменитому кубку принца, на котором были изображены всевозможные любовные утехи людей, богов и животных, запечатленных в самых замысловатых позах. Дамы и девицы, получившие приглашение посмотреть на кубок, хорошо знали, что их ожидает.
— Я должна отказаться? — с трепетом спросила Одиль.
— Ни в коем случае. Сегодня последняя ночь, когда луна пребывает в полной силе, дальше она начнет убывать. Кубок — это хорошо, это правильно, он годится для обряда точно так же, как чаша на каменном
— Мне что же, придется дать ему приворотное зелье?
— Зелье — это для слабых, не для таких, как мы. Достаточно будет воды того источника.
— Но как же я смогу пронести туда воду? Сначала я должна быть в соборе, а потом — на балу.
— Об этом позабочусь я. Сегодня я надеюсь увеличить свою силу. В собор мне, правда, все равно дорога закрыта, но во дворец я смогу проникнуть. А платье, — предвосхитила она очередной вопрос Одиль, — будет ярко-алым.
— Но, крестная, во Франции этот цвет присвоен только принцессам крови.
— Крови! — Госпожа Сен-Этьен вновь рассмеялась. — Именно так. Принцессой крови предстанешь ты нынче — только это будет моя кровь. Идем, нам нужно повторить обряд у источника. Но сегодня в чашу прольется моя кровь, не твоя. Она окрасит наряд принцессы лучше всякого пурпура.
Во Франции принцу приходилось доказывать, что он добрый католик, во Фландрии и Англии — что католическую веру он не ставит ни во что и ради пользы дела готов поступиться ею. В результате ему не доверяли ни католики, ни протестанты. И, пожалуй, не без оснований. В глубине души принц не имел никаких убеждений. Вообще-то это очень удобно. Но иногда утомительно. Ибо во время церковных служб, будучи не в состоянии предаться молитвенному экстазу, как его старший брат, Франсуа скучал. И когда неизвестная красавица, явившаяся на вечернюю мессу, выразила восхищение красотами собора, он был рад отвлечься.
— О да, в моем городе Анжере есть на что посмотреть. Хоть этот собор весьма стар и выстроен во времена, что получили имя от варваров-готов, витражи в нем очень красивы. Им пятьсот лет, представьте себе. Теперь уж не делают таких.
— Они прекрасны, — отвечала зеленоглазая красавица. — Хотя, может быть, это игра света, мне кажется, вот то окно, слева, как будто отличается от других.
— Вы заметили? С этим окном связана прелюбопытнейшая сказка… Если вас развлечет это дурачество…
— Рада буду услышать от вас любую историю.
— Это было во времена Крестовых походов. Тогда один из графов, владевших этой долиной…
— Из первого Анжуйского дома?
— Верно. Имя его было Фульк, а который — не помню. Они чуть не все тогда брали это имя — Сокол.
Фульк Черный, Фульк Рыжий, Фульк Серый Плащ… Вечно я в этих Анжуйских Соколах путаюсь. И этот Фульк привез себе из Святой земли жену. Имя ее было Мелисанда, она была дочерью короля Иерусалимского. Говорят, по красоте не было ей равных в мире. И вообще не было у нее недостатков, кроме одного: она никогда не ходила к мессе. Когда после рождения третьего ребенка люди стали об этом судачить, муж все-таки принудил ее появиться в соборе. И когда священник призвал паству отречься от нечистого, графиня обратилась в крылатое чудовище и с ужасающим криком вылетела в окно, выбив стекло… Потому что Мелисанда была на самом деле дочерью Сатаны, а каким образом она сумела подменить подлинную принцессу или принять ее облик — никто не знает. А витраж пришлось, разумеется, заменить. Но вот что, сударыня, мне только что пришло в голову. Ведь потомки Плантагенетов от этого брака стали королями Англии. Неужели мне предстоит вступить в столь нечестивый союз?