Поверь своим глазам
Шрифт:
Это стресс, сказал я сам себе. Стресс после смерти отца, постоянное напряжение от необходимости полностью взять на себя ответственность за брата — все это теперь сказывалось. У меня даже не осталось времени для естественного в моем положении горя. А когда мне было горевать и оплакивать отца? С момента приезда сюда я оказался занят множеством дел. Организацией похорон, встречами с Гарри Пейтоном, хлопотами из-за Томаса, которого к тому же пришлось возить на прием к Лоре Григорин.
Только сейчас
— Я так скучаю по тебе, — произнес я, впиваясь пальцами в руль. — Мне так тебя не хватает.
Остановив машину на обочине, я поставил ее на ручной тормоз и сидел, упершись лбом в рулевое колесо. Я еще не обронил ни слезинки с тех пор, как мне позвонили из полицейского участка Промис-Фоллз и сообщили о гибели отца. Но теперь мне понадобились все внутренние силы, чтобы все-таки не сорваться. Может, я был даже больше похож в этом смысле на отца, чем осознавал сам, и тоже умел накрепко запирать чувства внутри, не вываливая своих проблем перед другими людьми. Я очень любил отца и чувствовал себя потерянным, когда его не стало.
Через несколько секунд я достал сотовый телефон, набрал номер и услышал:
— Редакция «Стандард». Джули Макгил слушает.
— Почему бы тебе не заехать к нам сегодня поужинать?
— Это Джордж Клуни?
— Он самый.
— Тогда непременно.
В кухне я увидел бутерброд с тунцом на тарелке с той стороны стола, где обычно сидел я. Рядом располагалась аккуратно сложенная салфетка и стояла уже открытая бутылка пива, которая, естественно, была теплой.
— Ах ты, паршивец, — пробормотал я себе под нос. — Ты все-таки приготовил еду.
Я знал, что сам поручил ему это, но, признаться, не питал особых иллюзий, что поручение будет выполнено. И потому почувствовал себя слегка пристыженным. Я постучал в дверь комнаты Томаса и вошел.
— Спасибо за сандвич, — сказал я.
— Не за что, — ответил он, сидя ко мне спиной.
— Где ты сейчас?
— В Лондоне.
— И какой он?
— Старый.
— Ты сам-то поел? Надеюсь, не стал дожидаться меня?
— Поел. А потом сунул свою тарелку, стакан и миску, в которой смешивал тунца с майонезом, в посудомоечную машину.
— За это — отдельное спасибо. Кстати, мы ужинаем не одни.
— Кто еще будет?
— Джули.
— Хорошо.
Я присел на край постели, оказавшись к Томасу, смотревшему на монитор, под прямым углом. И он тут же завел свою песню:
— Предположим, ты выходишь из здания оперы на Боу-стрит в Ковент-Гардене, а тебе нужно попасть на Трафальгарскую площадь. Повернешь ли ты вправо и пойдешь по Стрэнду или влево, чтобы…
— Томас, остановись. Мне нужно
— Просто выскажи предположение.
— Влево.
— А вот и неправильно. Гораздо быстрее будет свернуть вправо на Стрэнд и идти прямо. — Он повернулся, чтобы посмотреть на меня. — И ты уже никак не пройдешь мимо цели.
— Можешь на минутку прерваться?
Томас кивнул.
— Мне нужно задать тебе несколько вопросов. Об отце.
— Каких?
— В тот день, когда папа погиб, ты выходил из дома, чтобы поговорить с ним, пока он косил траву на склоне?
Брат склонил голову вбок.
— Я хотел с ним поговорить. Потому и пошел искать его.
— А раньше ты не выходил, чтобы, к примеру, передать, что кто-то звонил ему? Какое-нибудь сообщение, заставившее его выключить мотор трактора и поднять режущий инструмент?
— Нет. Я вышел только один раз и стал искать его, потому что проголодался.
— И нашел отца придавленным трактором?
Томас кивнул.
— Но в целом вы с ним хорошо ладили друг с другом?
— Иногда он сердился на меня. Я тебе уже говорил об этом.
— Ничего не случалось такого… Даже не знаю, как сказать, чтобы не получилось, будто я тебя в чем-то обвиняю.
— О чем ты? — удивился брат.
— Ты не пытался столкнуть отца с лестницы?
— Тебе об этом папа сообщил?
Будет ли лучше обмануть и сказать, что узнал от отца, или все-таки назвать имя Лена Прентиса?
Я решил не делать ни того ни другого, а просто спросил:
— Так это правда или нет?
— Правда.
— Как это произошло? Когда?
— Месяц назад.
— Расскажи подробно.
— Он хотел поговорить о том, что случилось очень давно, — произнес Томас, снова окидывая взглядом лондонскую улицу на своем мониторе.
— О чем? О том, что случилось с папой?
— Нет. Со мной.
— С тобой? А что случилось с тобой?
— Я не должен никому об этом рассказывать. Отец запретил мне. Велел, чтобы я и не заикался об этом, а то он на меня очень сильно рассердится.
— Томас, о чем речь? Когда это было?
— Когда мне исполнилось тринадцать лет.
— Отец что-то сделал с тобой, когда тебе было тринадцать лет, а потом велел никогда не рассказывать об этом?
Брат колебался с ответом.
— Нет… Все вышло не совсем так.
— Послушай, прошло очень много времени. И папа уже не с нами. Если есть что-то, о чем ты должен мне рассказать, теперь можешь сделать это.
— Я ни о чем не должен тебе рассказывать. Президент Клинтон считает, что мне нельзя ни с кем разговаривать о подобных проблемах. Потому что тогда я буду выглядеть слабаком. И вообще мне нужно добраться до Трафальгарской площади.