Поверь своим глазам
Шрифт:
— Оба уже очень старые, — объяснил он, — и мне больше всего хочется, чтобы перед смертью они успели повидать свою внучку. А что с твоей семьей?
— У меня только мама, — ответила Эллисон. — Отец давно умер, а братьев или сестер нет.
— И где же твоя мама?
— В Сиэтле, — солгала она. — Я уже давно с ней не общалась.
— Наверняка она очень скучает по тебе.
— Вероятно, — пожала плечами Эллисон. — Но сейчас я никак не могу этого исправить.
— Ты напоминаешь мне мою дочку, — вдруг заявил он.
— Чем же? Ведь твоя дочь еще совсем
— Вы обе нуждаетесь в своих матерях. И потому вам очень грустно.
Все пережитое за то время, которое прошло с момента бегства из квартиры в Нью-Йорке и до периода относительно спокойной жизни в Тампе, дало Эллисон почву для того, чтобы впервые попытаться разобраться в собственной душе. И она пришла к печальному заключению, что едва ли может считать себя достойной личностью. Еще обитая в родительском доме, Эллисон привыкла жить за чужой счет, ничего не давая взамен. Всегда думала в первую очередь только о себе. О своих желаниях и потребностях. Как же надо опуститься, задавалась теперь вопросом она, чтобы постоянно лгать матери, вытягивая из нее подачки? Какой надо быть бездушной стервой, чтобы спускать на дорогом курорте деньги, которые задолжала соседке по квартире? Какая редкостная мерзавка использует любовную связь для вымогательства и откровенного шантажа?
Она плохой человек.
Она очень плохой человек.
Наверное, иначе с такой, как она, и случиться не могло. Эллисон сама навлекла на себя нынешние беды. Ей не пришлось бы месяцами скрываться, а теперь менять грязное белье в номерах дешевого мотеля в Тампе, делясь последним гамбургером с Октавио, если бы не ее закоренелый эгоизм и привычка жить собственными интересами. Ну и сволочная же ей досталась карма!
Однажды ночью, беседуя с Октавио, она спросила:
— Ты веришь, что за свой плохой поступок будешь обязательно наказан?
— В этом мире?
— Да.
Он мрачно покачал головой:
— Иногда. Но чаще — нет. Мне доводилось знавать людей, которые всей своей жизнью заслуживали наказания, но расплачиваться им так ни за что и не пришлось. Остается надеяться, что им воздастся по полной программе в аду.
— Но если ты расплатился за свои грехи при жизни, то искупление состоялось?
— А почему об этом спрашиваешь ты? — удивился Октавио. — Я не считаю тебя дурным человеком. По-моему, ты — хороший человек.
Эллисон разревелась. Впервые за много лет. И плакала долго, до полного изнеможения. Октавио отвел ее в подсобку и уложил в постель, а потом сидел рядом и поглаживал по плечу, пока она не заснула. Ему очень хотелось помочь ей. Он искренне верил, что мать простит Адель Фармер любые ее прошлые проступки.
Когда Октавио убедился, что Эллисон крепко спит, он достал из-под матраца ее сумочку. В ней обнаружил удостоверение, которое свидетельствовало, что звали ее не Адель Фармер, а Эллисон Фитч.
И мать ее жила вовсе не в Сиэтле. В сумочке нашлось уже сильно помятое письмо, отправленное матерью Эллисон более года назад, в нем она писала, как сильно любит дочь, как от души надеется, что та найдет свое счастье
Дейтон?
Октавио увидел на тыльной стороне конверта обратный адрес, переписал его, а затем положил письмо и удостоверение обратно в сумочку, сунув под матрац. Включив компьютер, он нашел номер телефона квартиры Дорис Фитч. Звонить вроде бы было уже поздно — перевалило за полночь, — но Октавио рассудил, что женщине, потерявшей следы своей единственной дочери, будет все равно, в котором часу ей позвонят.
Когда Дорис Фитч сняла трубку, говорить ему пришлось шепотом, но зато она просто зашлась от радости.
— Боже мой! — воскликнула Дорис. — Она жива. Слава Всевышнему, она жива! Поверить не могу. С ней все в порядке? Она здорова? Дайте ей трубку! Позовите ее к телефону. Я хочу услышать ее голос.
Но Октавио поделился с ней опасением, что как только Эллисон узнает, что он разговаривал с ее матерью, она может снова пуститься в бега, и потому будет лучше, если Дорис прилетит из Огайо сама и устроит для дочери сюрприз.
Как ни была Дорис Фитч обрадована полученными известиями, природные ум и осторожность ей все же не изменили. Если Октавио не в состоянии позвать Эллисон к телефону, не мог бы он все же представить хоть какие-то доказательства, что у него в мотеле работает именно ее дочь?
И тогда Октавио нашел способ убедить ее в этом:
— Она говорила мне, что когда была маленькой девочкой, вы на пальцах разыгрывали для нее настоящие кукольные спектакли, показывали чуть ли не всего «Волшебника страны Оз», чем приводили ее в полный восторг.
Дорис чуть не умерла от счастья.
— Я вылетаю к вам завтра прямо с утра, — произнесла она. — Назовите ваш адрес.
Октавио продиктовал адрес мотеля.
— Когда выйдете из аэропорта, просто дайте любому таксисту это название. Его тут все знают.
Повесив трубку, Октавио был очень доволен собой. Он сделал доброе дело.
А Адель-Эллисон ожидал потрясающий сюрприз.
44
В два часа пополудни в понедельник у меня была назначена встреча с Дарлой Курц — директором «Глейс-Хауса», где предоставлялись квартиры для людей с психическими отклонениями. Уезжая из дома, я оставил там Джули, которая практически все утро провела на телефоне, безуспешно пытаясь найти в фирме «Уирл-360» нужного человека, с кем можно было бы обсудить наш вопрос.
«Глейс-Хаус» оказался приятной на вид викторианской постройкой бледно-зеленого цвета в старой части Промис-Фоллз с прямо-таки пряничными украшениями и террасой, обрамлявшей дом с двух сторон. Построенный в 1920-х годах, он стоял на пересечении двух улиц, и просторный двор перед ним окаймляла высокая живая изгородь. Машину я оставил у тротуара и, войдя во двор, сразу встретил очень худого мужчину с редкой, как паутина, шевелюрой, в джинсах и футболке, который накладывал свежий слой белой краски на перила ступеней террасы со стороны фасада.