Поверить Кассандре
Шрифт:
Вскорости, как не препятствовало тому всемирное тяготение со скользкой крышей, работа была сделана. И Циммер, совершенно успокоившись, бухнулся в кузов санок – прямо поверх наваленного там инструмента.
«Кончено! Неужели всё кончено?! С технической стороны всё выполнено безупречно… Золотое… нет, бриллиантовое исполнение заказа. Что касается моральной стороны, тут не всё так просто. Впрочем, время покажет, правильно ли я поступил, доверившись мнению Николая Милутиновича. Время покажет…
Работники, получив расчет, уселись на облучок. Санки сдвинулись с места.
– Чё, поди на крыше-то оробел? – пихнул под бок товарища Игнат.
– Чё-чё… – с готовностью взвился рябой. – Али тебе с той кромки ближее падать было? Али костлявой не боисси?
Детина пожал плечами.
– Не-а, боюсь, как и все, ан знаю ишшо: от костлявой никому не уйти, всё одно помирать.
– Чудной ты, Игнатик, ей-ей, чудной! Не нашенский какой-то…
– Вожжами по хребту не хошь?
– Я дело баю, – солидно изрек Пётр. – Одно дело, кады скоро помирать придёси, другоя – кады за незнамо каким лешим на церковну дуру карабкаси, а?
– Бздун ты, Ерёма, – сказал вздохнув Игнат. – И всех делов.
– Хто бздун?! Я бздун?! С кем разговоривашь?! Нашёл бздуна!
Здоровяк благодушно объяснил:
– И дружки про то же говорят…
– Какие оне дружки мне! В глаза плюну! Ты больше ухи звесивай, Игнатик! В моем деле без мушества никак!
Игнат весело глянул на рябого.
– Каком – «твоём», болван?! Тебя ж фартовые от себя после первого же скачка погнали!
– Ничаво, ентим ватажникам ко двору не пришёлси, так к другим пристану, – обиженно взвился рябой. – Я ж деловой! А оно тако плёво дело! Не-е-е, я те кажу, быват ого-го! Да не ого-го, а ОГО-ГО!
В ответ, Игнат громко расхохотался, а вслед за ним хихикнул и слушавший разговор босяков Циммер. Петра такое отношение разъярило до крайности.
– А ежели сторож не упилси? – закричал он. – Ежели с «пукалкой» на тя прёси? Тады как? Нужно мушество?
Игнат снова хохотнул.
– Я те вот чё скажу…, – начал было рябой.
– Молчи уж, все и так ясно – бздун ты, каких свет не видывал: свово пука – и того боисси
– Э, не! Какой же я бздун, ежели я такова повидал, какова ты отродясь не видывал. Дело-то вот как было, у нас во Пскове…
– Так ты скобарь[58]?! – обрадовался Игнат.
Рябой брехнул как пес и продолжил.
– У нас во Пскове куковал на жальнике старый бесяка, да не какой-нить там, а настоящий, при рогах и копытах…
– Чаво? – детина так дернул вожжи, что лошади всхрапнули. – Щаз тресну промеж глаз, шоб не брехал!
– Вот те крест! Настоящий бесяка! Рога с хвостом под одёжу ныкал, но всё одно бесяка! И люд ел!
Здоровяк медленно стянул рукавицу с правой руки.
– Да не брешу я, ел – и всё тута! Первой-то жалмерку[59] соседову ухрумкал! Да и то, не всё жрёть, подлюка, а руки-ноги брезговал, из тулова же токмо ливер выесть…
– А-а-ай, болван! – саданул-таки напарника Игнат. – Мы ж сами не жрамши, аппетитец испоганишь!
– Чё, спужалси? – радостно вскричал Пётр. – И кто ж тут после этого бздун? А я тово людоеда вот ентими вот зеньками зыбал. И ничё, в штаны, чай, не клал.
– С бесякой твоим что сталось? – поинтересовался из кузова Циммер.
– А ничо, сгинул он кудой-то, про яво и забыли все…
Мерная тряска и болтовня бродяг убаюкивали Павла.
– …А в тот день, када меня погнали из ватаги, – понизив голос, сказал рябой, – я явойную рожищу увидал тута, в столице…
– Опять брешешь, – громко зевнув, сказал Игнат.
– Ну, чё ты за человек, Игнатик?! Божись-не божись, у тя всё одно – брешешь, и арык!
Скучающий Игнат, явно потешаясь над Петром, состроил нарочито внимательную гримасу.
– На Смоленском видал яво! – заявил рябой.
– Ты про кладбище?
– Про кладбище, про кладбище! Ты ухи приверни и слухай. У наших тама антерес имелся, сторож кладбищенский тоже в деле – к яму мы и пошли. Заходим, а тама тот старый псковской бесяка, я ж яво хорошо помнил, обознаться не мог. Ну, я потихоньку Похабнику и грю…
– Паскуднику, что ль? – уточнил Игнат.
– Не сбивай! – отмахнулся рябой.
– А тебя хуч сбивай – хуч не сбивай, всё одно брешешь, как сивый мерин, –оставив шутливый тон, сказал Игнат. – Всю твою историю я наперёд знаю. Уж парни поведали, как ты тово могильщика узревши, ничё никому не говорил, а сразу в дверь ломанулся, токо тебя и видели. За то тебя, бздуна, из ватаги и попёрли.
Рябой надулся индюком и замолк, а Игнат, отсмеявшись, сказал:
– А беса твово я лично видывал! Горбатенький, рожа медвежья, брови до щёк отросши, что занавески в бане! Видный бесяка, да, скобарь?
– А видал, чё у яво в углу стояло? – вскинулся Пётр. – А в чё руки по локотки замараны – тож видал? Я те больше скажу – он и тута, в Петербурге твоём, мёртвых жрёть! Аще и других потчуеть – пирожки варганить и на базар сносить! Тама, на базаре, у яво зазноба торгуеть пирожками.
– Бздун и брехун, – ухмыльнулся здоровяк. У Павла же при словах рябого в горле встал отвратительный ком – вспомнились давешние пирожки с ярмарки. Неужели сподобился мертвечины отведать?
– Нихто не верить, нихто! – провидческим тоном резюмировал рябой. – Ничё, придёть времечко, и хто-то из закадычников к бесяке на стол точно ляжеть, и на пирожки пойдёть. Сто пудов пойдёть! Вспомните тады Петра, ан поздно!