Поверить Кассандре
Шрифт:
С этими словами он подхватил под локти обоих собеседников и принудил вернуться в главную залу.
Крыжановский про себя отметил несомненную опытность распорядителя бала, который сумел устроить так, что, в то время как гости старшего поколения, привлечённые предстоящим балетом, входили через одну дверь, натанцевавшаяся и ищущая напитков молодёжь покидала помещение через другую.
– Вот это я назвал бы справедливым разрешением конфликта отцов и детей, – шепнул он подошедшей супруге, а та, взяв мужа под руку, улыбнулась, соглашаясь.
Гости освободили центр залы и туда, под аккомпанемент оркестра, выбежал загримированный человек в шутовском одеянии: широких шароварах, пёстром кургузом жакете и остроконечном колпаке. В руках он держал обруч.
– Сцена из балета «Щелкунчик» Петра Чайковского – «Танец буффона»[68]! Исполняет Александр Ширяев! – с надрывом выкрикнул распорядитель Семёнов.
Раздались громкие аплодисменты, музыка заиграла громче, танцор высоко подпрыгнул и стал выписывать немыслимые пируэты. При этом, казалось, обруч каким-то чудом помогает ему взлетать и парить в воздухе.
– Господа, я нахожу, что этот Ширяев – презабавный человечек, – объявил Фёдор Щербатский, рассматривая артиста сквозь содержимое принесённого с собой бокала. – Ему ведь немало лет от роду, а поди ж ты, как выплясывает.
– Энтузиаст! – подтвердил Щегловитов. – Наследник самого Мариуса Петипа. Смотри, как порхает – это тебе не Тибет! Но, поговаривают, в последнее время Ширяев почти отошёл от серьёзной хореографии и увлекся какой-то странной антрепризой…
– Как интересно, продолжайте же! – заинтересованно проворковала Мария Ипполитовна.
– Слышно, будто господин артист создаёт кукольный театр, где намеревается оживлять деревянных кукол и обучать их танцам, – хитро усмехнулся Ванька-Каин. – И эти куклы – не какие-то там марионетки, управляемые посредством невидимых ниток, а живые существа, обладающие индивидуальностью. Сущие гомункулусы!
Услыхав подобную чушь, Сергей Ефимович поморщился, но смолчал.
Его реакция не осталась незамеченной – Щегловитов недовольно надул губы и чёрствым тоном произнёс:
– Не имею обыкновения выдумывать! Об оживших куклах мне поведал господин Семёнов, который с Ширяевым на короткой ноге. Собственно, кукольный театр и создаётся лишь благодаря меценатству нашего дорогого камергера, который, если и присочинит кое-что, то лишь поднабравшись сюжетов от любимой супруги... Кстати, вон он, камергер – подите, расспросите, коль мне не верите. Честь имею!
С этими словами обиженный министр посчитал правильным оставить честную компанию, и удалился.
– Почему бы и не порасспросить? – подмигнул сестре и шурину Фёдор. – Может, действительно и в Отечестве найдётся место чуду?
– Всё так и есть! – заулыбался Семён Васильевич, как только расслышал обращённый к нему вопрос. – Оживление кукол действительно имеет место. Но оживление посредством мультипликации: дело в том, что Ширяев снимает танцы марионеток на кинокамеру. На плёнке куклы пляшут, словно живые – ниток-то не видно.
– Но зачем ему это понадобилось? – подивилась Мария Ипполитовна
Камергер, грустно вздохнув, пояснил:
– С тех пор, как гениальный Петипа покинул наш мир, на русский балет пала тень упадка…
– Ну, не скажи, ваше превосходительство, – безо всякого почтения перебил его Щербатский. – Какой упадок? А бог танца Нижинский как же? А наша непревзойдённая Кшесинская? Может, где-то в мелочах что-то и меняется, но школа живёт и здравствует!
– Сразу видно, профессор, балет – не твой конёк! – парировал Семёнов. – Нигде так не проявляется общая тенденция, как в мелочах. Да, мир пока ещё рукоплещет нашей балетной школе, но процесс тления уже начался: высокое искусство – слишком нежный предмет, оно вянет от смрадного дыхания народников. Прежде всего, отмирают характерные танцы – вроде того, что вы сейчас имеете удовольствие наблюдать. Александр Викторович Ширяев собственно занялся мультипликацией в надежде на плёнке сохранить для потомков все танцевальные движения современного балета.
– Но зачем куклы, неужели нельзя снимать живых актёров? – пожал плечами Крыжановский.
– В том-то и дело, что дирекция всех петербургских театров, словно сговорившись, запрещает снимать танцоров на камеру, причём мотивы отказа совершенно надуманы! – развёл руками Семёнов.
– Теперь понятно, – сказал Сергей Ефимович. – Полагаю, именно ты, Семён, и пригласил сюда Ширяева.
– Совершенно верно, – согласился камергер. – Хотел привлечь внимание общества к этому скромному человеку, и к его нужному всем нам делу.
В этот момент донеслась пронзительная, берущая за душу трель флейты-пикколо – танцор совершил изящный пируэт, и замер в полном трагизма прощальном поклоне.
Зала умолкла, ещё миг – и разразятся овации… Но вышло иначе, чем ожидалось: в благоговейной тишине внезапно раздался громкий возглас:
– Вот, едрить яво через коромысло! Кто ж так танцуеть?!
Сергей Ефимович оглянулся на голос и увидал Распутина. В шёлковой малиновой рубахе, полосатых штанах и хромовых сапогах тот шествовал посреди в миг образовавшегося людского коридора. Судя по кривой роже и нетвёрдой походке, перед приходом сюда царский лампадник[69] успел изрядно гульнуть, при этом стремление показать присутствующим как правильно танцевать ясно читалось у него на лбу.
Глава 9
Фиаско
14 января 1913 года.
Вокруг зашептали разное. Кто-то елейно:
– Григорий Ефимович пожаловал…
А иные, коих оказалось куда больше, совсем другое:
– Что этому проходимцу надо? В трактире ему место, а не во дворце…
Хозяева же дома немедленно кинулись навстречу гостю, всеми способами выказывая радушие. Старец на княжескую чету даже не взглянул – вперил свой неподвижный от водки взгляд в артиста Ширяева и повторил недовольно:
– Кто ж так танцуеть?!
Несчастный буффон совершенно сник, и теперь напоминал старую надоевшую игрушку, отброшенную прочь капризным ребёнком.
А Распутин огладил рукой изрядно всклокоченную бороду и властно потребовал:
– Подайте-ка балалайку-играйку, хочу показать как оно надо-то!
Кинулись искать названный инструмент, но не нашли.
– Ну, тады хуч гармошку-картошку! – не унимался Гришка-хамская морда.
Не нашлось и гармошки – только аккордеон. Когда его принесли, Распутин злобно глянул и процедил: