Поверить Кассандре
Шрифт:
Зато представившуюся возможность не упускает некая третья сила, до сей поры взиравшая на происходящее с горних высот и не вмешивавшаяся. Вначале слышится тоскливый скрип, будто кому-то вздумалось раскачивать на свежей могиле крест, а тот своим основанием скребёт по крышке неглубоко закопанного гроба. Затем сверху обрушивается декорация – огромный деревянный конь – и накрывает солдата с карабином. Следом за конём вниз летит и всадник – некто бородатый в длинной шубе. Свой короткий полёт этот некто сопровождает отборным матом, который и после падения не смолкает, свидетельствуя о том, что человек ни в коей мере не расшибся насмерть.
Столь невероятное событие Павел фиксирует лишь краешком сознания, оставляя анализ «на потом». Молодой человек спешит на помощь Сергею Ефимовичу, но это лишнее: его превосходительство уже сам справился и встаёт с побелевшим лицом и трясущимися руками. Что касается Цыганова, то одного взгляда достаточно, чтобы понять – тот мёртв, задушен.
«А что же последний из противников?» – Павел с трудом отодвигает деревянного коня и горестно вздыхает – там снова поджидают кровь и мозги! В следующий миг приходит осознание: «Кончено, всё кончено, это победа!»
Сергей Ефимович с супругой склонились над Федором Щербатским. Тот ещё дышал, пуская кровавые пузыри. Мари плакала навзрыд, нежно звала брата по имени и укоряла себя за случившееся.
Открыв глаза, Фёдор Ипполитович тихо произнёс:
– Плохо моё дело, сестрица, похоже, засела в груди маслина. Вот что значит неверно подобранный напиток…
– Полно, Феденька, – грустно шепнула Мария Ипполитовна, гладя брата по холодному потному лбу. – О том ли нужно сейчас говорить?
– Нет-нет, я ещё в своём уме, – слабо шевельнув рукой, сказал профессор. – В нагрудном кармане фляжка с коньяком…. Чувствую, пуля её пробила и, потеряв силу, вошла в лёгкое. «ШустовЪ» – определённо, король коньяков, но для сего случая оказался непригоден. Верно, следовало наполнить фляжку напитком большей плотности, например, ликёром. Глядишь, свинец бы увяз…
– Эх, Фёдор-Фёдор, – покачал головой Сергей Ефимович. – Даже на краю могилы ты верен себе. Истекая драгоценной кровью, рассуждаешь о жидкостях совершенно никчемных.
– Не хочу в могилу, – безапелляционно объявил раненый. – И если Господь сподобит ещё пожить, обязуюсь…
Далее Павел, будучи удручённым этой сценой, не стал слушать, а принялся искать глазами Оленьку. Девушка обнаружилась за одной из колонн, откуда выглядывала с опаской. Стоило молодому человеку приблизиться, как его возлюбленная заговорила скороговоркой:
– О, вы живы, я так рада, так рада… Но я чуть не умерла, услыхав, что вас убили, а особенно, когда тот страшный жандарм велел тому страшному человеку с обезьяной пойти и принести вашу отрубленную голову… А обезьяна, вы её видели? Это же кошмар!
– Не беспокойтесь, сударыня, – выпятил грудь Павел. – Обезьяна больше вас никогда не побеспокоит, я её застрелил.
– Застрелили? Ах, какая-то путаница выходит, – пожаловалась Оленька, делая большие глаза. – Вначале думала, их целых две – одна рыжая, поменьше, а вторая, которую я раньше в темноте, на лестнице видела – огромная, с чёрной бородой и ужасными глазищами. Но, когда эта вторая, вслед за Троянским конём, сверху упала, я поняла: вовсе то не обезьяна, а совсем даже человек, ведь не станет же животное так грязно ругаться…
– Вы правы: тот, кто свалился на сцену, и мне весьма интересен, тем более, он нас всех спас, а сам, возможно, пострадал… Давайте пойдём, взглянем и поможем.
– Я боюсь, – пискнула девушка, но в глазах её при этом читался явный интерес.
– Пойдёмте, я рядом, – млея от любви, сказал Павел, и в руку ему доверчиво легла девичья ладонь.
Молодые люди быстро поднялись на сцену, однако, как они ни спешили, Вера Ивановна поспела раньше и уже хлопотала подле упавшего.
– Это Распутин! – вскричала Оленька. – Я ведь его на балу видела у Юсуповых, как же так вышло, что не смогла отличить от обезьяны? Видимо, оттого, что всё время думала об этом животном, вот и почудилось. Но Распутин ведь заодно с Орденом, зачем же он нам помог?
Павел хотел пересказать то, что узнал от Крыжановского, но тут из-за его спины донёсся голос самого Сергея Ефимовича:
– А-а, почтеннейший лампадник! Гляжу, ты всё-таки раздумал ехать в родные веси?
– Чё лыбисся? – зло пробурчал Распутин. – Яво от пули спасли, от верной смерту-ушки, сами пострадали, а он лыбицца! Вот и Пётр твой, Столыпа, хи-хи, да ха-ха, ну и где он таперича, а?
– Это у меня нервное, Григорий, – примирительно сказал Сергей Ефимович. – На самом деле я очень рад тебя видеть. Вовремя подоспел, брат, чего уж там...
– То-то же, – удовлетворённо прогудел Распутин и, опираясь на руку Веры Ивановны, попытался встать. – Спина, поди, целая, как грицца, кому на роду от пули помереть написано, тому с высоты сверзиться – милое дело. Не удержалси, вишь, вот и навернулси! А ты попробуй, удержися, када нада эдакую конскую махину раскачать, да не мимо чтоб, а прям на башку!
Спустившись со сцены, старец подошёл к Фёдору Ипполитовичу.
– Эк тебя угораздило, болезнай, поди, не знал, что тот злыдень вдруг стрельнет, иначе б не харахорилси? Ну-кася, дай посмотрю…
– Его в больницу надо, – жалобно произнесла Мария Ипполитовна.
– До больницы ишшо следует дожить, – одной рукой Распутин схватил ладонь Фёдора Ипполитовича, а вторую возложил на рану. Посидел так, раскачиваясь, будто прислушивался, а потом уверенно заявил:
– Кровушку-то я ему затворил, енто нам дело привычное, но надобно поспешить, не то скоро преставится. Есть на чём везти?
– У нас тут недалеко сани, только без кучера, – сказал Сергей Ефимович. – Ничего, сам на облук сяду.
– Э, нет, милай, у нас с тобой иное дело имеется, поважнее, – возразил Распутин. – Папу с Мамой, да птенцов выручать надобно. А приятеля твово пущай бабы-барыньки в лазарет доставляють.
– Что такое? – удивлённо приподнял бровь Сергей Ефимович.
– Он прав, Серёженька, – выступила вперёд Вера Ивановна. – Проклятые «ахейцы» задумали цареубийство.
Следующие несколько минут Сергей Ефимович слушал сбивчивые рассказы свидетелей разговора, состоявшегося между двумя террористами, и пытался ухватить суть намечавшегося злодеяния.