Поверить Кассандре
Шрифт:
«Да, все они на хорошем счету – и Петров, и покойные ныне Цыганов с подручными… Страшно! «Ахейцы», словно вредоносные бациллы, изнутри подтачивают здоровье государственного организма. Как теперь быть – телефон с телеграфом не помогут, любое сообщение непременно станет известно начальнику охраны…»
Тот же самый вопрос интересовал и Распутина.
– Чаво таперича станем делать, Ефимыч? Придумай, светлая головушка, на тебя надёжа! Убьють ведь Папу… А за такое злодейство всем платить придётся! И за сто лет всем миром ентова долга не выплатить...
– Слышал уже, – машинально бросил Сергей Ефимович, а мысль его в это время металась в поисках решения.
Глава 9
Поэма, воплощённая в металле
25 января 1913 г.
– Эх, сюды б еропла-ан, – с несвойственной мечтательностью в интонации, протянул Гришка Распутин.
– А что, если подумать… – загорелся идеей Циммер. – Скорость экспресса по прямой – около шестидесяти вёрст в час, у аэроплана почти втрое больше, зато дальность полёта не ахти… C пассажиром это, ну, допустим, триста[109]. Представим на минуту, что у нас есть аэроплан. Если вылететь немедленно, то можно, э-э, в сорок минут настигнуть поезд, но дальше ведь ещё надо как-то на него перебраться, а это возможно сделать только на остановке…
– В Бологом, може, встанеть, а може, и не встанеть, – зло сказал Распутин. –В Твери точно есть остановка, но до тудова, почитай, пятьсот вёрст. Не долетить ероплан, эх, пропадай всё пропадом!
Тут Крыжановского обдало жаром:
«Дирижабль Циолковского! Вот она, мысль! – В памяти всплыло лицо изобретателя в тот момент, когда Константин Эдуардович хвастался возможностями своего летательного аппарата. – Как он тогда сказал? Быстрее курьерского экспресса, и дальше любого аэроплана?!»
– Не всё потеряно – я знаю, что делать! – вскричал Сергей Ефимович громко. – Может так статься, мы, всё же, полетим… Павел Андреевич, надеюсь, вы догадались привязать свою лошадь? Мы отправляемся на Комендантский аэродром…
…Это была совершенно безумная скачка, чуждая всяческого милосердия как по отношению к коням, так и к самим наездникам. Рабочий люд, начавший уже появляться на улицах, в недоумении взирал на трёх бешеных всадников.
– Полицейские, стало быть, за лихими людьми гоняются, – высказался кто-то.
– А может, наших, из стачкома забирать едут? – предположил другой, зевая во весь рот.
Всадники никаких разговоров не слышали – в ушах пронзительно свистел ветер. С первыми лучами солнца достигли Новой деревни.
«Только бы он оказался на месте… Замечательный, умнейший Константин Эдуардович! – мысленно стенал Крыжановский. – Подумать только, как складывается жизнь: я пренебрегал этим человеком, видеть его у себя не хотел, но сейчас, во всём мире для меня нет более важной персоны. Поистине, как порой трудно разобрать, кто в действительности мал, а кто велик!»
Циолковский оказался на месте. Загодя подготовив дирижабль к полёту, он с воодушевлением стал ждать обещанного визита председателя Императорской комиссии по изобретениям.В назначенный день Константин Эдуардович, лелея робкую надежду, досидел до глубокой ночи, а когда стало ясно, что никто так и не появится, заночевал в ангаре. В конце концов, сказано же: «Завтра, или самое позднее – послезавтра».
Наутро Циолковский проснулся от холода. Вскочив со своей походной койки, он подбросил дров в печурку, а затем, закутавшись в одеяло, кинулся на двор по малой нужде. За этим делом его и застали Крыжановский сотоварищи.
Трудно передать чувства, которые витали в головах участников возникшей сцены, одно можно сказать: чувств было много.
Увы, некоторые так устроены, что, когда в жизни случаются светлые моменты, смаковать да растягивать радость нипочём не желают, а непременно ищут повод для печали. И, что характерно, находят!
Вот и Сергей Ефимович тут же нашёл себе заботу, лишь только скованный конфузом и оттого совершенно нелепый в своём одеяле изобретатель провёл визитёров внутрь ангара.
«Стоп, ведь господин Циолковский близко знаком с подлым камергером! Не может ли статься, что и этот тоже из мартинистов?»
Грозно насупив брови, его превосходительство неожиданно громко крикнул Константину Эдуардовичу:
– Из искры возгорится пламя!
От испуга, изобретатель подпрыгнул на месте, чуть не уронив с плеч одеяло.
– Ас-сь?
На лице его отразилось такое искреннее недоумение, что Сергею Ефимовичу стало совестно за тот старый следовательский приём, который он только что применил.
– Не беспокойтесь, сударь, это от избытка чувств. Я очень рад застать вас на месте.
– А-а, понимаю, вы – любитель поэзии, – сделал вывод Циолковский. – Ну, тогда он вам обязательно понравится, мой дирижабль, ибо это – настоящая поэма!
Дирижабль действительно представлял собой изумительное зрелище: огромная сигара из серебристого металла, снизу небольшая закрытая гондола и две трубы с винтами.
– Господа члены учёной комиссии, перед вами первый в мире аэростат управляемого типа, целиком выполненный из металла, – самодовольно произнёс Циолковский. – На сегодня он – единственный в своём роде, но в будущем, надеюсь, подобные аппараты целиком завоюют небо, вытеснив оттуда птицеподобные летательные приборы.
Если Крыжановский с Распутиным спокойно отнеслись к увиденному, ибо не особо разбирались в подобных вещах, то Циммера дирижабль просто сразил.
– Это просто невероятно… Алюминиевая обшивка… Она ведь ненамного тяжелее каркаса, обтянутого прорезиненным полотном…
– Зато куда прочнее и непроницаемее, – закончил мысль Циолковский. Подойдя к небрежно сваленной на каком-то грязном верстаке одежде, он, первым делом, схватил не брюки, как следовало ожидать, а свою слуховую трубку, которую не замедлил приложить к уху.
– Хочется надеяться, что эта штука взлетит, – вздохнул Крыжановский.
– А вы не сомневайтесь, Сергей Ефимович, – ухмыльнулся изобретатель. – Глаза могут обмануть человека, но математические расчёты – никогда. Сейчас выведем аппарат из ангара, и вы станете свидетелями взлёта дерзновенной научной мысли…