Поверженный демон Врубеля
Шрифт:
Этажом ниже такая же.
Коридор-тамбур со встроенным шкафом, из-за которого коридор становится вовсе крохотным. Две комнаты. Спальня-пенал, гостиная с парой огромных окон. Совмещенный санузел и балкон двухметровый, скорее служащий кладовкой и складом для хлама, который авось пригодится когда-нибудь.
– Неправильно это, – Людочка наконец отложила бумаги и, нахмурившись, потерла лоб. А пальцы у нее белые, длинные. И ногти короткие.
Без лака.
Действительно, неправильно, чтобы без лака. И короткие.
Но вряд ли она о ногтях.
Стасу следовало бы вопрос задать,
Сидела, уставившись на холодильник. Новый, к слову, и потому выделяющийся среди древней мебели, что размерами, что гладкими очертаниями.
– Он говорил, что если вдруг… что-нибудь случится, то вы вздохнете с облегчением, – Людочка отодвинула папку на край стола.
– Мы… не особо ладили.
– Это я поняла. А почему?
Стас пожал плечами. Он и сам хотел бы знать, почему. Он ведь… он всегда хотел для Мишки самого лучшего, а тот упрямился. Да и вообще у обоих характер был не самый уживчивый, но характер – оправдание слабое.
– Да как-то… получалось.
Вернее, не получалось не то что жизни мирной, но даже разговора. А потому и разговаривали редко.
– Я помню вас… то есть вас обоих. Вы за ним всегда присматривали.
Стас снова пожал плечами. Присматривал. Как иначе-то?
– И я Мишке завидовала…
– Чему?
– Тому, что у него старший брат имеется. Как тогда, когда у него в школе пенал отобрали, а вы драку устроили. Мама еще очень переживала, говорила, что вы избрали самый простой путь решения конфликта, силовой, а это к добру не приведет. Но вы же помните, наверное, мою маму…
Завуч в той самой школе, где учился Стас, а потом и Мишка.
Женщина в синем трикотажном костюме, который оставался неизменен на протяжении всех лет Стасовой учебы. Лицо у женщины мутное, размытое, но почему-то кажется, что Людочка на нее не похожа. Еще он помнил кожаный портфель, единственную, пожалуй, дорогую вещь, которую позволяла себе Анфиса Егоровна.
– Она запрещала мне водиться с вами. Полагала, что вы можете дурно на меня повлиять.
– Что с ней?
– Умерла. Рак.
– Сочувствую.
– Миша тогда очень… помог. Ей. И мне. Я не о деньгах, хотя деньги тоже… в долг. Я вернула.
В этом Стас не сомневался. Такие, как Людочка, слишком правильные люди, терпеть не могут долгов.
– Он с ней сидел. Разговаривал. Слушал… у мамы непростой характер был, даже я не всегда выдерживала. Понимала, что должна, потому что дочь, единственная и любимая, несмотря на все ее упреки, любимая, а вот… нервы отказывали. – Людочка отвернулась. Ей было невыносимо стыдно, что у нее, оказывается, тоже нервы имеются и отказать способны. – А он готов был сидеть часами. Рисовал ее. У меня сохранились… если нужно, я отдам.
– Не нужно.
Зачем Стасу эти рисунки? Нет, наверняка они имеют какую-никакую ценность, но для Людочки их значение не исчерпывается деньгами.
– И когда мамы не стало… это всегда неожиданно. То есть я врач, я понимала, что рано или поздно, но она умрет, что иногда смерть – это облегчение, что… только понимать – одно, а прочувствовать – совсем другое. Я тогда
Стас кивнул.
Понимает. У него собственные долги имелись, частью оплаченные, а порой и те, которые оплатить он никогда уже не сможет.
– Поэтому я хочу добиться справедливости, как бы глупо это ни звучало, – Людочка засунула прядь волос за ухо. – И сначала мне нужно знать…
– Не было ли у меня причин избавиться от брата?
Стасу показалось, что Людочка должна смутиться от подобной откровенности, но она кивнула.
– Не было.
Правда, доказать этот факт Стас вряд ли сумеет. Вообще, как доказать, что он не убивал? Странно, но мысль об убийстве показалась на редкость логичной, правильной. И если так, получается, что и сам Стас о том думал?
– Мы… действительно не ладили. Во многом из-за меня… я… рано ушел… армия, а потом… приятель предложил заняться делом. Отец думал, что я пойду по его стопам, но армия не для меня. Мы разругались… я бы забрал Мишку, но куда было? У нас самих ни дома, ничего, угол у одной старухи снимали. И я решил, что… с отцом ему будет лучше. Звонил иногда… редко… бизнес… времени на сон и еду не хватало. Да и не любитель я телефонных разговоров. Деньги пошли, я их слал… думал, на том мой долг перед семьей исполнен. Мишка… я его считал пацаненком. Подростком. Не подумал почему-то, что он вырос… а потом он как-то позвонил, сам… не сразу дозвонился. У нас уже фирма. Секретарь… хотя ерунда, все одно работы куча, да мы как-то и привыкли работать. Главное, что у Мишки не сразу пробиться получилось. И это его разозлило… он сказал, что отец умер… что три дня как умер, а я в командировке был. В Германии…
Кофе закончился. Жаль. Стас бы еще выпил. Или не кофе, но просто выпил.
– Я приехал… он не был рад меня видеть. Оказалось вдруг, что прошло десять лет. Представляешь?
Людочка кивнула.
– А я вот не представлял, как такое возможно, чтобы раз – и десять лет словно в никуда. И Мишка изменился… я тоже, но за собой такое увидеть сложнее. Я ждал… не знаю, ждал встретить Мишку, того, которому четырнадцать исполнилось. А ему двадцать четыре. И меня он презирает. Я понять не мог, за что… а он не удосужился объяснить. Точнее, пытался, но мне все его объяснения показались такой ерундой… тогда мы и сцепились. Он обвинял меня в том, что я забыл про них с отцом. Я говорил о деньгах… он, что я этими деньгами откупался… мы не поняли друг друга.
Людочка слушала внимательно. Она, наверное, привыкла к таким вот исповедям, правда, сейчас о наркотиках речи не шло. И алкоголиком, несмотря на вчерашнее, Стас не был.
– Я предложил квартиру продать. Переехать… купил бы новую, где-нибудь в центре, в приличном доме… он послал меня подальше. Так и повелось. Я по-прежнему деньги слал, уже на карту. Изредка звонил. Ругались… пытались помириться… все равно ругались. Но убивать его? Зачем мне?
– Не знаю, – спокойно ответила Людочка. – Надоело содержать?