Повесть и рассказы. Компиляция. Книги 1-18
Шрифт:
– Разумеется, – сообщил ей столб, обложенный вязанками хвороста. – Тогда ты встретила семью волков.
Да, это было день назад, на исходе поздней осени, когда дуют холодные ветры и небо затягивается тяжёлыми тучами, когда каждую минуту может пойти первый снег. На опушке леса Лаура встретила семью волков. Вначале самец и самка мгновенно вскочили на ноги, повернув чуткие морды в её сторону, и тихо зарычали. Четверо беспечных волчат продолжали кататься по жухлой высохшей траве и бурым опавшим листьям и тыкаться носами самке под живот. Странно… Осенью ведь волчат не бывает.
Лаура совсем не испугалась. Она продолжала медленно идти вперёд, широко раскрыв глаза, чтобы ничего не пропустить из этой восхитительной сцены. Самец и самка перестали рычать
Идиллию прервала внезапно вышедшая к лесу группа крестьян, среди которых находились староста и его сын. В руках у старосты оказался старый длинноствольный мушкет. Вся группа на минуту остановилась, поражённая увиденным. Волки зарычали, оскалили зубы, защищая детёнышей. Староста вскинул мушкет, целясь в группу, остальные выставили вперёд рогатины и вилы.
– Ведьма, – негромко, но отчётливо произнёс староста и нажал на курок, выпустив из мушкета облачко дыма.
В эту секунду время как бы остановилось для Лауры. Она расширенными от ужаса глазами смотрела на наставленный на неё и волков мушкет, на ожесточённых крестьян, не в силах вымолвить ни слова. Раздался запоздалый гром от выстрела, и волк с рваной раной в груди отпрянул, как от удара, завалился набок, бессильно закинув голову, провожая свою семью и Лауру угасающим взглядом, из которого исчезала жизнь.
Тут Лаура очнулась. С распростёртыми руками и широко раскрытым ртом от безмолвного крика она кинулась к крестьянам, защищая волков. Те на минуту опешили, опустили вилы и рогатины. Это позволило волчице и волчатам скрыться в зарослях. Удар тыльной стороной ладони по лицу свалил Лауру с ног. Кто-то пнул её ногой под рёбра. Ещё и ещё раз, выкрикивая: «Ведьма, проклятая ведьма!» Она потеряла сознание. Её доволокли до сарая, бросили туда, потом пришли и снова били, и вот теперь волокут на костёр. Никто не может остановить их. Сейчас человеческая жизнь ничего не стоит. В Париже, говорят, умирают люди, Варфоломеевская ночь уже год как прошла, но люди все гибли и гибли. Во Франции назревала гражданская война и кому какое дело до какой-то нелюдимой девчонки.
– Нет, я не могу просто так умереть! – бушевало в голове Лауры, когда крестьяне на скорую руку привязывали её к столбу. Откуда-то появились факелы, пламя трепетало на весёлом ветерке ранней зимы. Сейчас запылает хворост, и языки огня будут лизать её тело, сжигая кожу, вены, сухожилия. Глаза лопнут от жара, лёгкие наполнятся удушливым дымом. Где, где её Дар? Почему он не может помочь её сейчас?
– Я ненавижу вас! – крикнула Лаура.
В неё полетели новые заледенелые комки грязи и мелкие камни, раздалось злобное улюлюканье и грязные выкрики.
– Не-е-е-е-т!!! – взорвалось внутри неё.
Всё заглушила мощная, всепоглощающая ненависть к людям. В сознание ворвалась картина ощерившейся морды волка с предсмертным оскалом, глаза застлала алая пелена, как в тот момент, когда она укусила насильника, только плотнее и горячее. Волки гораздо лучше людей! Всё её тело начало ломаться и изгибаться в болезненных конвульсиях. Она уже не обращала внимания на первые, ещё робкие язычки пламени и тяжёлый, начинающий ползти вверх дым, сквозь который падали белые снежинки. Её поглотили ненависть. Ненависть к людям в символе оскаленной морды умирающего волка. Ненависть, несущая чудовищную энергию, ненависть, открывающая и преобразующая её Дар. Она чувствовала, как трещит её череп, как удлиняются уши, как всё тело покрывается плотной белой шерстью, она чувствовала
– Я ненавижу вас! – снова прокричала Лаура, но из пасти вырвалось лишь глухое рычание. Извернувшись, она лизнула себя в окровавленное бедро, которое уже почти затянулось, ещё раз с переполняющей всё её естество ненавистью взглянула на деревню и уверенно побежала в сторону леса…
– С тех пор, как говорят крестьяне, – закончил свой рассказ старик. – Белая волчица каждый год убивает одного человека. Путника али из деревни, как случится. Говорят, чтобы жить вечно, она должна питаться человечиной. Но пойди поверь этим пропойцам, – улыбнулся он. – Время сейчас неспокойное. То сами подстрелят кого по застарелой вражде, то перепьются и устроят поножовщину, а списывают всё на неё.
– Грустная сказка, – произнес я. – Бедная девушка. Мне даже стало ее жаль.
– Не стоит ее жалеть, – старик вяло отмахнулся от меня рукой и снова наполнил вином кружку. – От доброй и робкой девочки ничего не осталось. Ненависть убила в ней все человеческое, превратив в оборотня, людоеда, убийцу. И поверь, Мартен, если бы белая волчица существовала и была здесь, она бы без колебаний вырвала тебе горло. Оборотням нужно есть. И желательно человечину. Только человеческое мясо удерживает их на границе жизни.
– Но она ведь не существует, эта белая волчица? – спросил я, глядя в глаза отшельнику.
– Ну, разумеется, нет, – старик не отвёл взгляда. – Кто же поверит этим выдумкам?
Наверное, уже наступила полночь. За окнами в ночном лесу не раздавалось ни звука и на меня вдруг повеяло жутью. Нет, хоть убейте, а спать я не буду.
– Еще какую-нибудь сказку? – выжидательно спросил меня старик, раскуривая потрескавшуюся трубку.
– Изволь, – я благожелательно склонил голову.
– Когда Англией правила великая королева Елизавета, – вспоминая давние события, медленно произнёс старик, выпуская изо рта колечки дыма…
Рука покраснела и немного распухла. Кроме того, она всё время напоминала о себе монотонной пульсирующей болью и зудом, что очень мешало целых две недели спать и взбираться по грубым верёвочным лестницам при постоянной качке судна и резких порывах весеннего ветра, который, казалось, еще чуть-чуть и сдует моряка в бурлящее море.
Но Джеймс Роуд мужественно терпел все неудобства, в которые он по сути дела, сам себя загнал из-за любви к чрезмерному употреблению вина. Зато, когда он, наконец, сорвал изрядно надоевшую ему грязную тряпицу, закрывающую правую руку от запястья до локтя, он увидел то, ради чего страдал всё это время. Пышнотелая русалка разгульно обнимала громадный корабельный якорь, (надо сказать похожий на кое-что другое), выставив напоказ две особо старательно вытатуированные груди, при виде которых все портовые шлюхи Бристоля просто повесились бы от зависти. Решение получить такую татуировку Джеймс Роуд принял, находясь под сильным воздействием винных паров в кабаке «Порох и якорь», перед самым отплытием.