Повесть о доме Тайра
Шрифт:
– Слушаюсь, – отвечала Хотокэ и запела:
Впервые увидев тебя, повелитель,Расправила ветви девица-сосна.Под сенью дворца отведи ей обитель —Во веки веков не увянет она.Взгляни, журавли опускаются стаейНа холм Черепаший [53] в садовом пруду.Резвятся они, беззаботно играя, —Знать, счастье написано нам на роду!Так, повторив песню снова и снова, спела она три раза кряду. Ее искусство привело в восторг всех присутствующих.
53
Журавль, черепаха, сосна отличаются долголетием, и потому издавна считалось, что они приносят счастье. Предметы традиционного японского быта и в наше время часто украшены их изображениями.
– Ты, я вижу, мастерица петь песни! – сказал он. – Наверное, и в плясках искусна. Эй, позвать сюда музыкантов!
Музыканты явились. Хотокэ велела им бить в барабанчик, и начался танец.
Всем была хороша Хотокэ – и лицом, и осанкой, и прекрасными длинными волосами; у нее был чудесный голос, а движения гибкие, плавные. Могла ли не понравиться ее пляска?! Она плясала так превосходно, что словами не скажешь! И дрогнуло сердце Правителя-инока, и воспылало новой страстью – к Хотокэ.
Но она отвечала ему:
– Что это значит? Недавно вы хотели прогнать меня как дерзкую незваную гостью и только благодаря госпоже Гио возвратили уже с порога. Что скажет госпожа Гио, если я останусь в вашей усадьбе, что подумает она обо мне? Мне стыдно при мысли об этом! Отпустите меня, позвольте мне удалиться!
– Этому не бывать! – отвечал Правитель-инок. – Тебя смущает присутствие Гио? Если так, ее-то мы отпустим!
– Что вы, как можно! – воскликнула Хотокэ. – Она будет страдать, даже если вы оставите при себе нас обеих, а вы хотите вовсе ее прогнать! Я сгораю от стыда, как подумаю, что почувствует госпожа Гио, узнав о вашем решении! Лучше я приду как-нибудь в другой раз, если вы вспомните обо мне. А сегодня, прошу вас, позвольте мне удалиться!
– Полно, и не подумаю! – ответил Правитель-инок. – Пусть Гио убирается прочь отсюда, да поживее! – приказал он и дважды и трижды посылал людей к Гио напомнить о своем приказании.
Гио давно уже в душе приготовилась к тому, что рано или поздно Правитель-инок к ней охладеет, но все же не ожидала, что это случится так сразу! Один за другим являлись к ней посланцы, передавая приказ немедленно покинуть усадьбу, и она уже собралась уходить, но решила прежде привести в порядок свои покои, стряхнуть пыль, все вычистить и убрать, дабы не оставить после себя ничего нечистого, что могло бы оскорбить взор.
…Разлука всегда печальна, даже для тех, кто лишь короткий миг укрывался вместе под сенью одного дерева [54] или вместе утолил жажду, зачерпнув воду из одного потока… Как же горько было Гио покидать дом, с которым она сроднилась, где прожила целых три года! Слезы против воли катились из ее глаз. Однако что пользы медлить? Все равно, рано ли, поздно ли, – всему приходит конец… «Вот и все!» – подумала Гио, но перед уходом ей, как видно, захотелось оставить что-нибудь, что напоминало бы о ней, когда ее здесь не станет; и, размешав тушь слезами, она, плача, написала на бумажной раздвижной стенке стихотворение:
54
…кто… укрывался вместе под сенью одного дерева… – В образах притчи раскрывается еще одна кардинальная идея буддизма – концепция кармы – причины и следствия. Несколько мгновений, проведенных вместе случайными спутниками под сенью одного дерева, трактуются не как простое, случайное совпадение, а как закономерное следствие каких-то причин. Случайная встреча, казалось бы, незнакомых людей указывает, что в минувших перерождениях между ними существовала некая связь. О перерождении, точнее говоря, о круговращении жизни и смерти см. примеч. 58.
Потом она села в карету, вернулась домой и, упав ничком за створками перегородки, залилась слезами, не в силах вымолвить слова.
– Что с тобой, что случилось? – приступали к ней с расспросами мать и сестра, но она не отвечала им; только от сопровождавшей ее служанки узнали они, в чем дело.
Ни риса, ни денег, которые до тех пор они ежемесячно получали, им больше не присылали – теперь процветала семья Хотокэ.
А в столице тем временем и благородные, и низкорожденные толковали между собой: «Гио вернулась домой, Правитель-инок прогнал ее. Надо навестить ее, надо с ней поразвлечься!» Многие писали ей любовные письма, а иные слали к ней посланцев. Но теперь Гио уж вовсе не хотелось ни с кем встречаться и веселиться, она не принимала писем и тем паче не выходила к посланцам. Такие заигрывания причиняли еще горшую муку, и целыми днями она только и делала, что заливалась слезами.
Меж тем год миновал. С наступлением новой весны Правитель-инок прислал к Гио человека, велев сказать: «Здравствуй, Гио! Госпожа Хотокэ печалится и скучает. Приходи, спой песни, покажи пляски, развесели Хотокэ!» Ни слова не промолвила в ответ Гио. И опять повелел Правитель-инок передать ей: «Отчего не даешь ответа? Если не хочешь идти в усадьбу, так прямо и говори. А уж как тогда поступить – моя забота!»
Услышав эти слова, Тодзи, мать Гио, закручинилась, охваченная тревогой; она не находила себе места от страха при мысли, что их всех теперь ожидает. Со слезами принялась она упрашивать дочь:
– Послушай, Гио, как хочешь, а тебе надлежит ответить! Это лучше, чем навлечь на себя гнев князя!
– Если б я согласилась пойти в усадьбу, я так бы и ответила сразу. Но я не хочу туда идти и потому не знаю, что мне сказать! Он грозит, что, мол, знает, как поступить, если я и на сей раз ослушаюсь его приказания… Это означает, что меня, наверное, прогонят прочь из столицы или вовсе жизни лишат, одно из двух, не иначе… Но я не стану горевать, если мне придется покинуть столицу. И даже если отнимут жизнь – и о жизни не пожалею! Мне, постылой, слишком тяжело снова его увидеть!
И опять принялась уговаривать ее старая Тодзи:
– Нельзя перечить воле Правителя-инока, раз живешь в нашем мире. Союз женщины и мужчины предопределен еще в прежних рождениях; он бывает и прочным, и мимолетным, испокон веков так ведется… Иные клянутся навеки быть вместе, а глядишь – уже и расстались; другие думают: «Эта связь ненадолго!» – а неразлучны до самой смерти… В нашем мире ничто так не зыбко, изменчиво и не прочно, как союз, соединяющий женщину и мужчину! А ты была любима целых три года – столь долгое чувство надо считать редкой удачей! Если ты не явишься по его приказанию, дело вряд ли дойдет до казни; пожалуй, он всего-навсего прогонит нас из столицы… Что ж, вы обе молоды, вы сумеете прожить где угодно, хоть в расщелине скалы, в лесной чаще… Но ведь вашу слабую мать-старуху тоже прогонят заодно с вами. Скитаться, жить в непривычном месте – мне и думать об этом страшно! Дай же мне дожить свой век и закрыть глаза здесь, в столице! Тем исполнишь ты дочерний свой долг, пока я жива, да и после моей смерти! – так говорила старая Тодзи.
И как ни горько то было Гио, но, не смея ослушаться материнского наставления, она отправилась в усадьбу Правителя-инока – словами не передать, как мучительно сжималось при этом ее сердце! Чтобы не было так тоскливо, взяла она с собой младшую сестру Гинё и еще двух танцовщиц. Вчетвером они уселись в карету и отправились на Восьмую Западную дорогу.
Когда они прибыли в Рокухару, их не пустили в покои, где принимали раньше, а провели в помещение, что находилось далеко от главных покоев, и оставили там дожидаться.