Повесть о художнике Федотове
Шрифт:
Кругом на бедных полках из простого дерева плотным строем стояли книги. За окном, во дворе, стояла распряженная карета; ворота конюшни открыты, лошадей в конюшне нет.
Толпа проходила медленно — в тесноте трудно было обойти гроб.
Федотов обернулся и в последний раз увидел высокий лоб, спокойные губы Пушкина и лицо живописца — бледно-желтое от света свечей, отброшенного листом бумаги, на котором делался набросок.
Через несколько дней в городе появились переписанные писарским почерком на канцелярской бумаге во
Хотели исказить биографию поэта. Но стихи Норова не запомнились.
Говорили о другом поэте — Лермонтове. Рассказывали, что он сутул, темнолиц, силен и как будто сожжен огнем. Шепотом передавали его стихи «На смерть поэта»:
…напрасно вы прибегнете к злословью: Оно вам не поможет вновь, И вы не смоете всей вашей черной кровью Поэта праведную кровь!По ночам Федотов бродил по городу. Нет Пушкина, не будет его новых стихов. Никто не идет впереди со светом, не учит видеть мир…
Питер велик, а он, Федотов, одинок.
Он приходил на Дворцовую площадь. Здесь рядом жил Пушкин.
Посреди площади над темно-розовым и посеребренным морозом гранитом колонны возвышался, поддерживая крест, крылатый и высоколобый ангел с лицом, отдаленно похожим на высоколобое, слегка пучеглазое лицо Николая.
Федотов остановился и взглянул вверх.
Не кончен спор, не побежден Пушкин, и он, бедный офицер, художник Федотов, будет работать, как Лермонтов и Гоголь, во славу Александра Пушкина, а не во славу царя Александра Благословенного или пучеглазого царя Николая.
Но трудно. Как трудно..
КАРАУЛЫ — ПОЖАРЫ — КАРАУЛЫ
На улицах Петербурга запрещалось курить. Город был полон предосторожностей: караулы стояли на заставах, у казарм, у дворцов и правительственных зданий. Караулы стояли и внутри
Федотов, когда можно было, пользовался случаем пройти по залам дворца. Вот зал с батальными картинами, другой — с белыми мраморными статуями, третий — золотой, четвертый — помпейский, с камином из малахита и канделябрами из ляпис-лазури, дальше петровский — со стенами, покрытыми малиновым бархатом, и гербовый — с позолоченными колоннами. В галерее 1812 года висят портреты. Сняв шляпы, хмурясь, стоят генералы двенадцатого года, темнолицые и высоколобые. За ними — дальние, низкие горизонты с пожарами.
Однажды Федотову показалось, что пахнет дымом; он доложил по начальству. Пришел старый лакей, понюхал голубоватый дымок, висящий в воздухе, и сказал:
— Дым уже два дня идет: треснула кирпичная кладка трубы, мы заткнули мочалкой и замазали глиной. Теперь во всем порядок, только бревно возле трубы загорелось; мы запрыскали и опять замазали. Коменданту доложено.
Залы со стенами, затянутыми малиновым и зеленым бархатом, высокие статуи, полированные колонны, малахитовые столы, похожие на зеленое окаменелое дерево, — все стояло, чуть затуманенное голубоватым дымом.
Через день в карауле на Галерной гавани Павел Андреевич читал книгу. Вошел ефрейтор, доложил:
— Ваше высокоблагородие, в Санкт-Петербурге беда!
Павел Андреевич вышел на улицу; там, за низкими домами, за широкой рекой, пылал край Зимнего дворца. Пламя вырывалось из высоких окон в два ряда. Горело еще только полдворца. Руки огня высовывались в окна все дальше и дальше. Окна светлели и вырывались из стены, как будто пристраивались к строю солдаты двух огненных шеренг.
Все дальше светлели окна, небо багровело, розовым стал лед на Неве.
С караула нельзя уйти.
Окна Эрмитажа еще темны.
Зашумели, закричали и зазвонили совсем близко: загорелось в Галерной гавани.
— Декабрь, мороз. Топка — самое пожарное время! — сказал разводящий.
Около Смоленского кладбища горели деревянные домики. Пожар тушили егеря, растаскивая бревна руками.
Зимний дворец за рекой продолжал гореть; слышны были гулы: то проваливались во дворце потолки и полы.
После сдачи караула Федотов пошел по истоптанному льду к Зимнему дворцу. Дворцовая площадь оцеплена народом. Дворец пылал и розовел; в розовом свете стояла Александровская колонна, лицо ангела наверху колонны было черно-багрово.
Вокруг Александровской колонны стояли стулья, канделябры, картины, диваны. Здесь Федотов встретился со знакомым лейб-гвардейцем, корнетом Манделем.
— Я не виноват, — сказал корнет, — и даже семнадцатого декабря удостоился после развода высочайшего одобрения… Мы стояли в фельдмаршальском зале. Штаны на мне лосиные, натянутые, воротник застегнут, мундир в обтяжку, и оттого судороги в ногах и приливы крови в голову…