Повесть о несбывшейся любви
Шрифт:
Денис Макшеев, сосредоточенно глядя себе под ноги, точно боялся оступиться, пошел к островку.
Первого, кого он увидел, обогнув островок, был Демидов. Рядом, над лункой, сидел приемный сын его, Гринька, старательно работал подергушкой. Он раскраснелся, глаза его от азарта поблескивали.
Клев был отменный, возле лунок Демидова и Гриньки валялось десятка по три окаменевших рыбин.
– Окунь, значит, один идет? – вдруг останавливаясь, проговорил Макшеев.
Демидов глянул на него, но ничего не ответил,
– А сын-то – ишь…
– Что – сын?
– Ловко, говорю, того… Наловчился уж.
Демидов снова поднял недоумевающее лицо. Макшеев усмехнулся как-то странно, одной стороной лица. Будто не усмехнулся даже, а подмигнул.
– И правильно, пусть… Нету радостней занятия, кто поймет… рыбалка-то…
Он скривил шею и пошел дальше, неся голову на отлете. Но вдруг остановился, произнес, тускло поблескивая двумя металлическими зубами:
– Я так и рассчитывал, что ты тут, дядя… Да, я знал…
Его непонятная усмешка, его слова, особенно последние, это любимое им в молодости словечко «дядя» – все не понравилось Демидову, чем-то обеспокоило, вызвало нехорошее чувство. Он забыл про свою удочку, не отрываясь стал глядеть на Макшеева.
А Макшеев никак, видимо, не мог выбрать место для лунки, все ходил и ходил меж рыбаков, по-прежнему держа голову набок. Наконец выбрал, кажется, принялся долбить лед в сторонке от всех. Долбил он долго, раза три нагибался, вычерпывая из лунки ледяные крошки.
«Лед-то всего ничего, сантиметров десять, а он столько возится, – отметил про себя Демидов. – Обессилел, что ли, совсем?»
Павел хотел заняться своей удочкой, но в это время Макшеев бросил пешню. Он отшвырнул ее далеко, будто ненужную, мешающую ему вещь. Демидов быстро положил на лед свою подергушку, жесткие, выцветшие брови его дрогнули, сдвинулись. Умом он ничего не мог еще сообразить, а в сердце больно кольнуло раз, другой…
А Макшеев меж тем вдруг расстегнул и сбросил на лед полушубок. Демидов вскочил, чувствуя, как дрожат колени, не сам вскочил – подняла его будто какая-то посторонняя сила. Сознание же все еще не работало.
– Дени-ис! Держите его! Помешайте! Держите-е… – разнесся над белой рекой пронзительный женский голос. Он был страшен, этот голос, своей неожиданностью и мольбой о помощи. Рыбаки повскакивали, не понимая, кто и почему кричит, о чем умоляет: лед, кажется, крепкий, надежный, провалиться никто не мог.
Только Демидов все понял наконец, сорвался с места, тяжко побежал к Макшееву. Гринька испуганно глядел вслед отцу.
А Макшеев стоял возле продолбленной им широкой, диаметром чуть не в метр, дырки во льду. Стоял, вытянувшись в струнку, как суслик перед норкой, и будто терпеливо ждал, когда подбежит к нему Демидов. Грудь его ходила толчками, лицо было багрово-темным. Трясущейся рукой он расстегнул воротник рубахи-косоворотки, словно он жал, не давал дышать.
Когда
– Папка-а! – в ужасе закричал Гринька, оказавшись рядом. – Это… что? Как он? Зачем?!
Мальчишка был бледный как снег. Демидов цепко схватил его, прижал к себе, точно опасаясь, что и Гринька может прыгнуть в воду, под лед.
– Ничего, сынок… Ничего. Он, дядька Денис, оступился, видишь… – бессвязно зашептал Павел. – На льду-то осторожно надо, опасно всегда. А он не поберегся… подскользнулся и упал…
Они стояли так, прижавшись друг к дружке, и тупо глядели, как в проруби бурлит черная вода. Эта вода крутила и крутила размокшую баранью шапку Дениса Макшеева, а потом уволокло ее под лед.
Отовсюду бежали люди к тому месту, где стояли Демидов с Гринькой. Только Мария уже не бежала. Увидев, что муж рухнул в прорубь, она остановилась, будто наткнулась на крепкую стенку, постояла, подломилась в коленках, потом в поясе и упала головой вниз.
Она и не плакала вроде, голоса ее не было слышно. Лишь тело ее крупно тряслось…
16
Недели две Павел Демидов и сын его Гринька жили молча, изредка переговариваясь только о самом необходимом.
Но однажды вечером, лежа в кровати, Гринька вдруг спросил из темноты:
– Ты говоришь – он поскользнулся и упал в лунку, дядя Денис… А зачем он лунку такую большую сделал?
– Ну, зачем? Узкая лунка скоро замерзает, приходится время от времени ее раздалбливать. А широкой на всю рыбалку хватит.
Но чувствуя, что объяснение его может не убедить Гриньку, стал говорить дальше:
– А потом, бывает, возьмет окунище шире лопаты. Как вытащить? Пока раздалбливаешь лунку пошире, окунь и сойдет. А Денис – он жадный был на рыбу. Вот и раздолбил сразу на всякий случай…
Павел и еще что-то говорил сыну такое же неубедительное, упорно пытаясь уверить сына, что две недели назад произошел на льду обыкновенный несчастный случай.
– А ты его жалеешь, пап? – спросил Гринька, прервав объяснения отца.
– Нет, сынок, – помедлив, сказал Демидов. – Он был шибко подлым человеком.
– Что ж, тогда я прав был: добрых людей земля любит, а нехороших и сама наказать умеет.
– Спи, сынок. Что ж теперь об этом думать? Уроки все выучил на завтра?
– Все.
– Ну и спи.
Но Гринька еще долго ворочался, вздыхал, как взрослый. И, засыпая наконец, произнес:
– А страшно, должно быть, подлым людям один на один с землей оставаться? А, пап?
– Им страшнее, видать, с совестью своей один на один встретиться, сынок.
– Это – как?
– Никак! Спи, якорь тебя! – рассердился Павел, но скорее сам на себя, за свои последние слова.