Повесть о падающих яблоках
Шрифт:
Это действительно фотография кристаллов лекарства от рака – доксорубицина, в метаноле и диметилбензолсульфоновой кислоте, а не произведение супрематизма.
Автор шедевра – Ларс Наарден, Нидерланды, поляризованный свет, 80-кратное увеличение, 1996 год.
Именно в этом городе я гуляла.
Ничего странного… Правда?
Часть
Грязно-желтые стены больничной палаты приобрели нежный, коралловый оттенок. Синюшная кожа на лице женщины, лежащей под капельницей у окна, казалась фарфоровой, кукольной… У Даши в детстве была китайская кукла с фарфоровой головой. Даше она казалась неземной красавицей, и чтобы хоть как-то походить на куклу, Даша однажды выбелила своё лицо краской из баночки, на которой было написано: цинковые белила. Кто ж знал, что белила эти предназначались для оконных рам…
В свечение попала рука медсестры и сразу же превратилась в крыло ангела.
– Как красиво, – залюбовалась Даша, – протягивая свою исхудавшую, исколотую руку к свечению.
– Красиво, говоришь? – Леночка проколола толстенной иглой бутылочку с ярко-рубиновой жидкостью, на которую падал луч январского солнца, благодаря чему и разливалось колдовское свечение по больничной палате. Даша увидела её руки вблизи – отвратительные толстые пальцы с обкусанными, почти плоскими ногтями… – Настоящая красота начнётся через девятнадцать дней.
Леночка посмотрела на роскошные русые волосы пациентки, потрогала свой жалкий пучок, торчащий из-под белой, туго накрахмаленной шапочки и вздохнула с сожалением:
– Вот же, природа-матушка, несправедлива. Кому – всё, а кому – ничего.
Женщина на соседней кровати испуганно взглянула на бутылочку с лекарством в своём штативе, а Даша совершенно спокойно ответила:
– Я знаю. Я уже договорилась – вечером в парикмахерскую пойду.
– Волосы-то не оставляй им, – попросила Леночка, – я куплю. Если продашь, конечно.
У меня уже три парика есть, будет и четвёртый – самый роскошный. А хочешь – в оплату за капельницы пойдут. Я на всё согласная.
Женщина отвернулась к стене, и Даша поняла – плачет.
– Спасибо, Леночка. Вы очень добры, но мои волосы останутся дома, извините. А за капельницы я с вами рассчитаюсь обязательно.
– Так не бесплатно ж, – с обидой в голосе пояснила медсестра, – я хорошие деньги даю. А они тебе, ой как нужны будут!
– Знаю. Но волосы продавать не стану. – Спокойствие Даши вывело медсестру из себя.
– Всё-то ты знаешь! Откуда ж ты взялась такая, на мою голову… Так вот, знайка моя, если хочешь, чтобы капельницы ставились и снимались вовремя, то плати. И лучше – за неделю вперёд.
– Деньги на тумбочке, под книгой. Там – за пять дней. Вы ведь не целую неделю дежурите. – Теперь уже Даша отвернулась к стене, но не для того, чтобы скрыть слёзы. Ей было противно… К цинизму она никак не могла привыкнуть, хотя за время болезни приходилось видеть всякое.
– Следите за системой! Если закончится – кричите, сигнализация у нас не работает, а мне тут около вас сидеть некогда. Вас таких целое отделение лежит – а я одна.
Леночка привычным, хорошо отработанным жестом, сгребла деньги в карман и вышла из палаты, оставив дверь открытой.
Даша смотрела, как в ярко-рубиновой жидкости бурлили, поднимаясь наверх, пузырьки воздуха и вспоминала события последних шести месяцев, события, которые перевернули всё в её жизни с ног на голову…
В тот день, когда она впервые попала в онкологический областной центр, слёзы были особенно «обидными», а такие слёзы, как известно, самые горькие, и глаза от них щиплет сильно. Даша проливала свои обиды на весь мир, сидя на краешке скамейки, повернувшись к дорожке спиной – по крайней мере, так ей казалось, что никто её не видит.
Предосторожность эта была излишней – здесь никому не было дела до чужих слёз, со своими бы сил хватило справиться. Неожиданно где-то рядом прозвенел голосок:
– Ревём? Неубедительно ревём и как-то подозрительно тихо.
Эту миниатюрную блондиночку Даша приметила ещё утром, когда пыталась пристроиться в хвост огромной, четырёхглавой очереди в регистратуру. Нельзя было не приметить, поскольку та обладала незаурядной внешностью. А тем более – здесь, на фоне суетливых, обеспокоенных людей с потемневшими, осунувшимися лицами и заплаканными глазами.
Безупречный макияж, идеально выбеленные длинные волосы… Об одежде и говорить не приходилось. Единственное, что вызывало недоумение, так это белизна кожи. Такие блондиночки к концу апреля уже вызывают приливы тихой зависти у окружающих своим бронзовым загаром, а у этой кожа была до того белой, что отливала синевой – солнца не видела давно, если не самого рождения ли.
Девушка протянула Даше упаковку бумажных платков и представилась:
– Я – Ксения. К кому тебя направили?
– К Левченко, – всхлипнула Даша, но платки всё-таки взяла и даже пудреницу из сумочки вытащила.
– Вот и отлично! Значит, вместе будем ездить на облучение. Или ты на койку оформляешься? Приезжая?
– Тебе зачем?
– Может быть, ты, всё-таки, назовёшь своё имя.
Даша невольно обратила внимание на обувь новой знакомой. Дорогая… Пожалуй, очень дорогая… И шпилька – сантиметров пятнадцать – не меньше!
– Дашей меня зовут. Странно…
– Ничего странного – имя как имя. Дарья… Я тебя Дарьей буду называть, не возражаешь?
Так вот, скажи-ка ты мне, Дарья, по какому такому поводу, ты здесь сырость разводишь?
– У меня есть повод, – вздохнула Даша. – Диагноз.
– Звучит как приговор, – улыбнулась Ксения. – Интересно. Выходит, диагноз – это оправдание твоему внешнему виду?
– А как я выгляжу? Да и кому какое дело! – разозлилась Даша, хотя прекрасно знала, что сейчас из себя представляет внешне.
Ксения развернула пудреницу и поднесла зеркальце к самому носу Даши. Кончик носа был красным и распухшим – от слёз. Глаза – тоже.
– Что ты ко мне пристала? Легко говорить! Если бы всё так просто было… У тебя кто болен?