Повесть о партизане Громове
Шрифт:
И ещё один эпизод припомнился Громову. Шёл как-то Игнат с дружком Андрюшкой домой из деревень, где милостыньку выпрашивали. День был жаркий, знойный. Сморились они, присели у родничка отдохнуть. Подошёл человек в шляпе, с котомкой за плечами. Напился, подсел к ним, спрашивает:
— Откуда, хлопцы, идёте?
— Милостыньку по деревням собирали, — ответил Андрюшка, с нескрываемым любопытством рассматривая неизвестного.
— Милостыньку-у? — удивился человек в шляпе. — Что, или урожай плохой?
— Бог нам не даёт урожая, — ответил Игнат. — Помещик Платохин ставит
— Эх вы, темнота! — вздохнул незнакомец. — У помещика чернозём, а у вас, видно, на бугре глина, вот и не родится хлеб. Не молиться, а всех помещиков да заводчиков бить надо, отбирать у них земли. Тогда и жизнь будет рабочему люду.
Долго он разъяснял ребятам, отчего мужикам плохо живётся. С тех пор у Игната с Андрюшкой на всю жизнь против помещиков злость затаилась.
Думы о безрадостном детстве прервали аплодисменты. Игнат глянул на президиум. Вместе со всеми аплодировал и Владимир Ильич. Он, улыбаясь, смотрел на выступающую женщину-делегатку Ивановской губернии. Красивая, гордая стояла она на трибуне. Её слова о новой счастливой жизни, которая настаёт для женщин-матерей и их детей, доходили до сердца каждого делегата, — всем им ненавистна старая, подневольная жизнь, полная горя и нищеты.
И снова вспомнилось Громову прошлое: мунинские заводы — мыловаренный, воскобойный, свечной и салотопенный. Он все их, как по конвейеру прошёл. Особенно адской работа была на воскобойном. Этот завод большая прокопчённая баня, в ней установлены огромные деревянные корыта, в которые Игнат и другие подростки накладывали соты. Затем в громадную печь на раскалённые камни и железо лили черпаками воду. Поднималась невыносимая жара, чад, дым, трудно становилось дышать, глаза резало. Соты растапливались, мёд и воск стекали в особые посудины. Оставшаяся в корытах гарь снова варилась и шла под пресс. И так двенадцать часов ежедневно, без выходных. Отдыхали лишь «двенадесять», т. е. двенадцать годовых праздников.
На салотопенном заводе тоже не лучше было. Здесь в чанах с водою перетапливали тухлое сало-сырец и сало павших животных. Когда Игнат возвращался с работы домой, запах от него был такой, что люди сторонились.
На мунинских заводах Игнат и своё боевое крещение принял. Здесь была создана социал-демократическая ячейка, связанная с партийной группой фабрики Расторацкого.
Приспособили Игната листовки таскать и среди рабочих заводов Мунина распространять.
А как-то вырядили его в барышню и говорят:
— Дрыгаль [1] Захар поедет на станцию с французскими булочками. И ты с ним поедешь. Повезёте подарки солдатам.
Прибыли Игнат с Захаром на станцию… Только затащили короб с булочками на перрон, и поезд подходит. Из эшелона донские казаки высыпали — они на Маньчжурский фронт следовали.
— Эй, господа казаки, налетай! — начал выкрикивать тоненьким голоском Игнат. — Жители нашего города вам подарки прислали.
Набежали казаки
1
Дрыгаль — ломовой извозчик.
Только успел половину раздать, дрыгаль Захар схватил Игната за руку и потащил за собой. А следом — крики, свистки жандармов. Стянул с себя Игнат юбчонку, да и ходу за дядькой Захаром. Подались в болота, в камыши Там дотемна и просидели.
В марте 1906 года пришлось Игнату покинуть родные места. Как-то расшивал он барабан с каустической содой, вошёл в цех управляющий Афанасьев в сопровождении мастера. Посверлил маленькими глазками-буравчиками Игната и заметил:
— А этот всё ещё не арестован? Давно Сибирь по нему слёзы льёт.
Игнат от изумления поднял ломик на плечо, а управляющий подумал, что он ударить его собирается, закричал истошным голосом и бежать. Игнат, не мешкая, сам отправился туда, куда хотел упечь его управляющий, — в Сибирь. Уехал он к родственнику в Алтайскую губернию.
В памяти промелькнула и дальнейшая жизнь. Работа на маслобойном заводе «Сибирской компании датчан»… Побег в Хабаровск от ареста за организацию «антирождественского маскарада»… Изнуряющий труд на строительстве Амуро-Забайкальской дороги… Арест в числе других семи товарищей за организацию забастовки в знак протеста против зверского расстрела ленских рабочих… Первая мировая война, призыв в армию… февральская революция… Избрание членом полкового комитета…
Вскоре Игната Громова в составе маршевой роты пытаются отправить на фронт. Тогда он с группой солдат самовольно покидает полк и уезжает в Камень, где его застаёт Октябрьская революция. Вместе с фронтовиками Громов разгоняет эсеров из земской управы в Камне. Его избирают председателем уездного Совета.
И вот теперь Громов в Петрограде на Третьем Всероссийском съезде Советов.
Поезд тащится медленно, часто останавливается и подолгу простаивает на станциях и разъездах. В душном и прокуренном вагоне народу столько, что не только сесть, встать негде. Больше едут какие-то господа, военные в штатских костюмах — их выдаёт вышколенная подтянутость и резкая, рубленая речь. Они всю дорогу спорят, строят догадки о будущем России.
— Нет, нет, господа, как ни говорите, а Учредилка никого больше увлечь не может, кроме прекраснодушных интеллигентиков. Фу, мерзость! — ворчит толстый человек в новом сюртуке, с золотой цепью через весь живот, не то купец, не то заводчик. Скорее всего, заводчик.
— Да, да, — поддерживает его длиннолицый и длинноволосый человек в пенсне и помятом клетчатом костюме. — В Омск, говорят, собираются люди дела, а не позёры и болтуны.
— Господа, господа, — с пеной у рта кричал худой, небритый студент. — Народ верит в социалистов-революционеров. Да, да! Они ещё себя покажут. Будущее за ними…