Повесть о партизане Громове
Шрифт:
— Это ты правильно, Ефим Мефодьевич. Согласен!
— Будем биться, пока не очистим весь Алтай от колчаковцев, — торжественно, точно клятву давая, произнёс Мамонтов.
— И пока не установим советскую власть! — таким же тоном дополнил Громов.
— Да, пока всюду не установим советскую власть!
Ефим Мефодьевич вытащил из кармана маленький браунинг и подал его Игнату Владимировичу.
— Возьми, Игнатий, от меня в знак верности и дружбы.
— Спасибо. А тебе вот мой наган.
Они обнялись и трижды, по-русски, поцеловались.
В тот же день Громов и Петя Нечаев покинули отряд Ефима Мамонтова.
Часть
В деревнях, через которые проезжали Громов с Нечаевым, было неспокойно. Крестьяне открыто возмущались действиями колчаковской милиции, карательных отрядов, ругали земские управы, которые помогали «верховному правителю» грабить, пороть и вешать мужиков. По секрету передавали друг другу весть о несметной партизанской силе, накапливаемой где-то в Кулундинской степи, которая вот-вот сметёт всех беляков. И даже слухи, распускаемые белогвардейскими газетами и местными кулаками о том, что Красная Армия разгромлена, что войска адмирала Колчака после занятия Перми успешно двигаются к Москве и скоро займут её, не устрашали жителей, а лишь больше разжигали ненависть к новой власти. Громов понял, что стоит только бросить клич к восстанию, как крестьяне возьмутся за оружие.
Громов с Нечаевым остановились на заимке Кондау-рова, в стороне от проезжих дорог. Игнат Владимирович вызвал к себе Василия Коновалова. Тот обрадовался возвращению Громова:
— Надолго задержались, Игнат Владимирович. Мы уж думали, не случилось ли чего. Партизаны заждались. В бой рвутся ребята. Злости за это время сколько понакопили… В Баево вон какой погром колчаковцы устроили: немало людей постреляли, а шомполами почти всех выпороли…
— Так, так! — приговаривал Громов, слушая Коновалова. Потом спросил: — А много можем мы людей в отряд собрать?
Коновалов, помолчав, ответил:
— Думаю, что много. В Ярках мы подпольную организацию создали. Есть подпольные организации и в Панкрушихе, и в Баево, и в Усть-Мосихе, и в Зимино, и в других деревнях. Связь мы с ними установили. Если всем вместе подняться — сила большая будет.
— А как с оружием?
— С оружием, Игнат Владимирович, плохо. Нового собрали мало, а то, что у Данька Кольченко спрятали, пропало… Он его попереченскому торговцу Печатных передал. Сволочью Данько оказался. Хотели его стукнуть, да куда-то скрылся.
— Эх! — вздохнул сокрушённо Громов. — Как же мы недосмотрели! Что сбежал Кольченко — чёрт с ним, а вот оружие… Придётся в бою добывать.
— И ещё новость: Степана Топтыгина арестовали…
— Степана?.. Что ты говоришь!
— Да, —
…Евдокия Семёновна Уварова, у которой взял паспорт для Громова Степан Топтыгин, поняв, что в Сибири начинается «заваруха» хуже, чем в Борисоглебске, решила вернуться домой, в Тамбовскую губернию. А без паспорта куда же уедешь?.. И тогда она потребовала у Топтыгина:
— Верни мне. Степан, паспорт. Думала, не понадобится, а теперь нужен.
Степан растерялся. Не зная, что ответить, он молчал.
— Чего молчишь? — не унималась Евдокия Семёновна. — Или забыл, что брал?
— Нет его у меня, — невнятно буркнул Топтыгин, — потерял…
— Потерял?! — вспыхнула Евдокия Семёновна. — Ты что, смеёшься надо мной?
Кому-то спровадил, наверное. Верни сейчас же, не то в милицию заявлю.
С. Г. СВЕТЛОВ-ТОПТЫГИН — петроградский рабочий, один из организаторов Чернодольского восстания.
Топтыгин напрягал ум, соображая, как выйти из создавшегося положения, но придумать ничего не мог. И тогда сказал:
— Не ругайся, тётка Евдокия, через три дня верну.
За это время он думал достать бланк и изготовить паспорт на имя Евдокии Семёновны. Однако достать бланк не удалось, и снова произошло тяжёлое объяснение с борисоглебской беженкой.
Степан просил ещё подождать несколько дней. Евдокия Семёновна пообещала ещё подождать, но в милиции всё-таки узнали об этом, Топтыгина арестовали и доставили в Каменскую контрразведку.
Допрос вёл член следственной комиссии Богатин. Откинувшись на плетёную спинку стула, он пускал кольца дыма и близоруко щурил глаза. Сквозь решётку окна дома Фуксмана, занятого под тюрьму, на него падал расплывчато-туманный сноп света, и длинное лицо следователя казалось матово-жёлтым, как у мертвеца.
— Ну-с, уважаемый большевик, — цедил он сквозь зубы, — как ваша фамилия?
Топтыгин стоял прямо, чуть выставив вперёд грудь, заложив руки за спину. Вид его ничем не выдавал волнения. Он молчал.
— Что же вы молчите, уважаемый?
— А что отвечать? Фамилия моя вам известна: Топтыгин.
Богатин нервно передёрнул плечами.
— Я спрашиваю о настоящей фамилии. Подпольная кличка нас не интересует.
Топтыгин усмехнулся.
— Непонятливый же вы, господин следователь. Ясно же говорю: Топтыгин. Топ-ты-гин. Другой клички у меня нет.
Следователь взял со стола длинный хлыст и, играя им, заметил:
— Не запирайся. Нам всё известно.
— Известно, так и нечего к человеку приставать с глупыми вопросами, — рассердился Степан.
Богатин помолчал, затем вытащил из папки анкету и зачитал:
— Степан Галактионович Светлов, по подпольной кличке «Топтыгин», бывший петроградский рабочий, гравер, участник Чернодольского восстания. Не отрицаете?
Топтыгин в упор посмотрел на следователя, твёрдо проговорил:
— Горжусь этим.
— Нас меньше всего интересует, чем вы гордитесь, — пренебрежительно скривил губы Богатин. — Вы лучше, господин большевик, скажите, для кого вы взяли паспорт у жительницы села Ярки Уваровой?