Повесть о страннике российском
Шрифт:
Дома Василий не рискнул сразу вынуть и рассмотреть драгоценную бумажку с маршрутом, потому что застал здесь Усмана и муллу Ибрагима-баба в оживленной беседе с Махмудом и Айшедудой. Громкие восклицания понеслись навстречу возвратившемуся домой янычару.
— Привет тебе, воитель Селим, да хранит тебя Аллах! Посмотри-ка что приготовил тебе тесть к параду янычар на байраме. Ты будешь блистать как солнце!
И Василий был тут же опоясан отличным поясом, сверкающим подобно хвосту жар-птицы. К этому богатому поясу прицепили дамасской стали кинжал, оправленный жемчугом и яхонтами, а за пояс заткнули пару длинных пистолетов с колесцовыми замками, золотой насечкой и перламутровыми инкрустациями. В зеркале Василий увидел свое собственное изображение и вспомнил книжку сказок о старинных богатырях.
Мулла заставил своего подопечного прочитать вслух четыре мусульманские молитвы и подивился четкому чтению.
— Это тоже пригодится тебе на параде, сын мой, и будет высоко зачтено тебе! — предсказал он веско. — Твои успехи удивительны и быстры, ты уже замечен и отличен среди дворцовых янычар нашего султана, и начальники хвалят твое усердие. Но в душе моей нет полного покоя за твое благополучие, потому что пророк велел правоверным не пренебрегать его благодетельными дарами и вкушать радости жизни после трудов и подвигов во слав Аллаха. Скажи мне, сын мой, почему ты равнодушен к священному праву мусульманина на высшие домашние радости? Почему ты до сих пор имеешь одну жену Айшедуду? Ей скучно в твоем доме без добрых подружек! На радость себе и ей ты должен будешь взять после рамазана еще одну жену в дом. Этим ты рассеешь сомнения в том, что ты еще не вполне тверд в законах шариата.
Баранщиков спокойно отвечал мулле:
— После того, как великий визирь, мой покровитель, сделает смотр янычарам и окончится парад, мне будет вручено жалованье за девять месяцев службы. Тогда я расплачусь с моими благодетелями Усманом-ата и Махмудом, и они, возможно, помогут мне, как добрые родственники, сыскать столь же добрую, как Айшедуда, вторую супругу!
— А видел ты нынче иностранного курьера… — начала было Айшедуда, но ее отец, Махмуд, сердито дернул дочь за рукав, и она прикусила язык. Усман взглянул на нее подозрительно, но ничего не спросил. Василий же снял свои новые доспехи и ушел к себе, будто бы дошивать очередную пару желтых турецких сапог. Время от времени он озирался на все стенные щели и осторожно разбирал рисунок на помятой бумаге, врученной ему несколько часов назад российским курьером.
Янычарский парад прошел для Селима удачно. Великий визирь остался доволен всеми янычарами дворцовой стражи, но особенно восхитил его бравый и великолепный вид воина Селима, заметно выделявшегося среди всей шеренги. Вызвав бравого воина перед строем, он приказал ему прочитать молитву и одобрил быстроту, с которой Селим вертел языком, отмолачивая текст угодной Аллаху молитвы. В присутствии великого визиря и янычара-аги, старшего начальника над всем янычарским войском, казначей вручил Селиму полную сумму его девятимесячного жалованья — шестьдесят гершей, или пиастров по сорок пар — двадцать четыре русских рубля.
Отправляясь на парад, разодетый Василий Баранщиков прихватил с собою и оба паспорта, сказавши своим подозрительным домочадцам, что на торжестве ему, возможно, предоставится самый удобный случай сговориться с кем-либо из иностранцев насчет обмена иностранных денег на турецкие. Айшедуда вознесла молитву Аллаху, чтобы Селиму удалось поскорее сговориться и получить деньги — ей не терпелось прибавить кое-что к своим собственным сбережениям. Ведь раньше, чем этот покорный дурень заведет себе новую жену, ей, Айшедуде, нужно побольше припрятать для себя! С этими разумными мыслями почтенная турчанка ожидала прихода мужа с парада.
А что же супруг? Если бы Айшедуда с Махмудом и Усман с муллою смогли бы увидеть сейчас султанского янычара!
Ни одному из четырех попечителей Василия и в голову прийти не могло, что их подопечный отважится на рискованный побег прямо с военного праздника! На этом Василий и построил свой расчет!
Покинув дворец во всем своем роскошном одеянии, то и дело оправляя длинный кинжал на поясе и тяжелые пистолеты, бренча в кармане мошной с монетами, Василий… плыл на лодке в скутари!
Перевозчик, пожилой худой турецкий рыбак, старался изо всех сил угодить важному пассажиру. Чтобы развлечь его, рыбак рассказывал забавный анекдот, который любит повторять все стамбульские лодочники, про упрямого купца, возвращавшегося с царьградского базара. Купец заспорил с лодочником о цене за переправу, потому что цена в две пары показалась ему слишком высокой. Отказавшись от перевоза, упрямый купец со всем имуществом отправился… вокруг Черного и Азовского морей из Стамбула в Скутари! Прошел он тысячи три километров, истратил тысячи пиастров, странствовал более двух лет, зато… сэкономил две паре за перевоз и всю жизнь этим гордился!
Вот за тяжеловатой башней Леандра уже ясно виднеются минареты мечетей Скутари, или Ускюдура, как зовут его турки. На пристани Саладжак Скелези янычар Селим расплатился со своим разговорчивым перевозчиком и вручил ему две пары. Мимо монастыря дервишей и мечети Ихзание он дошел до знаменитого мусульманского кладбища, где находятся склепы многих жителей Стамбула, пожелавших найти вечный покой не в европейской, а в азиатской земле! Ибо так подобает настоящему правоверному мусульманину!
Обойдя огромное кладбище с его тенистыми деревьями, Василий углубился в тесный лабиринт армянских, греческих, болгарских домиков холмистого предместья. Кривой переулок приводит к неприметному домику… С его хозяином Василий некогда встретился всего раз в жизни, в те дни, когда еще таскал на спине тяжелые мешки в стамбульском порту и нанимался поденщиком к местным грекам. Хозяин домика велел звать себя братом Спиридоном и попусту не приходить, если это «святому делу без пользы». В чем заключалось «святое дело», Василий смекал, но с кем-либо болтать о том зарекся. Ему еще грек Христофор, кораблевладелец, сказывал: обо всем, что касается общего дела для всех греков, живущих под игом султана, он, Василий Баранщиков, ни в трезвом, ни в пьяном виде, ни на исповеди, ни на дыбе не должен словца проронить, иначе, мол, и себе беду наживет еще горшую, и других добрых христиан на плаху приведет целой толпой! И вот к таинственному брату Спиридону, причастному к «святому делу» греков, и спешил сейчас Василий.
Брат Спиридон оказался дома. Увидев еще из оконца, что во дворик вошел дворцовый янычар в парадной форме, хозяин домика быстро шагнул из комнат в сени и спокойным, строгим голосом спросил, за какою надобностью явился столь неожиданный гость. Василий уже по дороге обдумывал слова, которые должны были успокоить подозрительность грека и расположить его в пользу посетителя.
— Помоги, брат Спиридон, единоверцу. Прибегаю к твоей помощи, зане для вашего святого дела хоть малую пользу принести готов.
У грека сурово сдвинулись брови, лицо приняло выражение гнева и удивления.
— Кто ты таков и зачем ко мне явился? — спросил он грубо и резко. — Дела мне нет до вас и никакой пользы мне от тебя не надобно. Если обознался, так ступай подобру-поздорову дальше!
— Не гневайся, брат Спиридон! Не изволишь ли вспомнить меня, Христофорова матроса Василия, что потом портовым грузчиком был и с тобою в греческом доме на Фанаре встречался? Я туда поденно работать приходил, припомнил, брат?
— Да, как будто узнаю теперь. Почему на тебе одежда янычарская? Небось мусульманином стал?
— Не гневись, батюшка, затем и пришел… Помоги, родной! Дозволь у тебя переодеться, найди мне, батюшка, какую-нибудь нехитрую справу, а себе — вот это все и оставь!
— Да ты что, ума лишился? Тут одних камней драгоценных и золотого шитья сотни на две будет.
— Глаз у тебя, брат Спиридон, верный, как у гостя торгового. Определил ты цену всей этой справе правильно: две сотни пиастров за нее на базаре любой купец отдаст, не задумается. Так вот, возьми всю эту справу да на пользу вашему святому делу и обрати. А мне — достань тотчас сапоги простые, черные, да одежду греческую. Сколь сил моих хватит — столько я нынче верст должен между Стамбулом и собою оставить.