Повесть о страннике российском
Шрифт:
— Что ж поделаешь, — уныло произнес Василий. — Чего посеял, то сам и пожинаю. Не больно и мила мне сия жизнь.
— О, дурень господень! — рассердился не на шутку Усман.
— Носа не вешай, все идет так хорошо, как нельзя лучше. А ты ропщешь! Погоди, скоро жизнь станет тебе так мила, что и вспоминать не будешь о прежней, как и я не вспоминаю. Потерпи с недельку, и я не только тебя из казармы вызволю, а еще и добрым мусульманином сделаю! Есть у меня одно средство для этого!
Хитрый Усман возлагал, видимо, какие-то особые надежды на Василия, потому что он ежедневно приходил в казарму проведать Селима и опасался оставить его без личного присмотра даже среди янычар. Тем временем на женской половине в Усмановом доме царило необычайное волнение. Жены без умолку тараторили с утра до вечера, звали соседок и знакомых; хозяину приходилось даже обедать в кофейне, так велик был беспорядок в доме: здесь велись самый спешные приготовления к свадьбе! По зрелому размышлению, Усман затеял немедленно женить янычара Селима. Это был лучший способ избавиться сразу ото всех напастей. Женатым янычарам, исправно несшим службу, разрешалось жить в частных домах. На правах родственника Усман мог поместить Селима в дом жена и держать под присмотром, осуществляя неотступный контроль над заработком нового родственника. Все три жены Усмана наперебой предлагали кандидаток в супруги «большому Селиму», но Усман отвергал невест одну за другой: жена Селима должна быть доверенным лицом самого Усмана! Наконец выбор его пал на юную сестру самой младшей из собственных жен. В этой восемнадцатилетней хорошенькой и злой девке сидел, как потом говаривал Василий Баранщиков, сам дьявол! Звали ее Айшедуда. Впоследствии Василий не любил вспоминать о ней!
В конце недели, проведенной Василием в казарме для холостых янычар, всем им предстояло отправиться в баню. Узнав об этом, Усман сделал небольшой подарок военачальнику Селима и упросил его отпустить молодого янычара домой по случаю свадьбы, показав составленный по всем правилам и скрепленный подписью кади (судьи) брачный контракт. Начальник отпустил Селима и позволил ему на будущее переселиться в дом тестя. Отцом Айшедуды был пожилой, довольно состоятельный турок Махмуд, трепетавший перед Усманом, потому что ловкий Усман успел с головой втянуть простоватого Махмуда в свои коммерческие дела, и с некоторых пор Махмуд оказался неоплатным должником своего «покровителя».
Перед свадьбой невесту показали Селиму только в чадре: Усман не был склонен считаться с его мнением и вкусом. Селим не должен был проявлять никакой самостоятельности. Василий заметил лишь, что невеста стройна, нарядна одета и, по обычаю турецких женщин, ярко красит ногти в темно-красный цвет.
— Будто целый день мясо ногтями рвала! — с содроганием подумал Василий. Махмуд, будущий тесть, по лицу жениха сразу распознавший, что тот совсем не рад стать супругом Айшедуды, теперь потребовал от Усмана включить в брачный контракт условие: если Селим вздумает отказаться от жены, то он повинен уплатить полсотни пиастров отступных.
Дом Махмуда, отца Айшедуды, находился неподалеку от стенных ворот Ун Капан близ Старого моста через Золотой Рог. Сюда, к тестю, и переехал Селим после подписания брачного договора в домике кади, жившего во дворе мечети Ени Султан…
На другой же день после свадебного пира в доме Махмуда Василий ушел на свою янычарскую службу, а по возвращении застал Айшедуду в обществе муллы Ибрагима. Оказалось, что жена Селима давала мулле подробнейший отчет о каждом шаге своего супруга. Теперь Усман мог реже наведываться к Селиму — присмотр за ним осуществлял и мулла, и тесть Махмуд, и сама Айшедуда, и даже домашняя прислуга. Под этим неусыпным бдением Василий Баранщиков должен был строжайшим образом соблюдать весь ритуал намазов, омовений и молитв. Он чувствовал себя в незримых цепях, которые давили, душили его.
Бежать? Нелегко при таком надзоре! Василий не мог шагу ступить свободно. Побег морем, снова на каком-нибудь корабле, теперь был еще труднее, чем в Хайфе. Порт кишел шпионами, при малейшем подозрении Усман предал бы его турецким властям. Оставалось лишь выжидать счастливого случая и тем временем стараться усыпить бдительность своих надзирателей. Нужно было также исподволь откладывать себе денег на дорогу. Это тоже требовало времени, тем более что ничтожной янычарское жалованье выдавалось нерегулярно, очень редко, обычно перед каким-либо важным событием или праздником.
Сама янычарская служба Василия была отнюдь не тяжела и мало обременительна. Такая служба могла с годами превратить человека в законченного лентяя и бездельника. За девять месяцев пребывания в янычарском войске Василию приходилось лишь нести караульные обязанности во дворце. Ни разу не брал он в руки ружья, не выстрелил из пистолета, не обнажал кинжала; никто не обучал его военному делу и не спрашивал с него каких-либо военных знаний. Только неотступный Ибрагим-мулла требовал от Василия твердого знания турецких молитв, говоря, что это сослужит ему большую службу и прибавит немало звонких пиастров. Как потом оказалось, мулла был прав!
Скука терзала Василия во время бесконечного стояния в дворцовом карауле, тоска преследовала его дома. Злую, жадную и хитрую Айшедуду он возненавидел, она платила ему тем же. Не раз она доносила на него мулле, и тот все более косо глядел на вновь обращенного. И лишь дворцовые события изредка разнообразили унылую и тоскливую жизнь на чужбине. Они были и забавными, и страшными.
Так однажды пост Василия оказался рядом со столбом дворцовой ограды, на которой была еще с вечера вздета отрубленная голова анатолийского паши, казненного по приказу султана. Рядом с головой висела на дворцовой решетке доска с приговором.
Целый день эта отрубленная голова глядела на Василия незрячими глазами, глумясь насмешкой смерти над смущенным янычаром. Прилетали вороны клевать мертвечину, Василий с отвращением гнал их. Множество зевак толпилось у решетки, тыча пальцами в сторону окровавленной, исклеванной, страшной головы. Василий Баранщиков не чаял, как избавиться от этого поста, и даже задумывался о немедленном побеге, который, вероятно, кончился бы его гибелью.
Случалось ему видеть и торжественные дворцовые церемонии, вроде парадного выхода султана со свитой на богослужение в мечеть Айа-София. От дворца до мечети было не более полутораста сажен, но шествие длилось свыше часа. По роскошной ковровой дороге, выстланной до самого храма, султан, сопровождаемый свитой, шел босыми ногами к мечети. Сто двадцать высших сановников свиты с макушки до пят были осыпаны драгоценностями и золотом. Видимо, приближенные султана забыли изречение: «Роскошь — это беда!» [17]
17
Слова эти принадлежат турецкому феодалу и политическому деятелю XVII века Кочи бею Гемюрджинскому, автору трактата о причинах упадка Оттоманской империи. Напомнив, что Османское государство «саблей добыто и лишь саблей может быть удержано», он обращается к высшим руководителям Оттоманской Порты с предостерегающими словами: «Роскошь — это беда!» Роскошь султанского двора поражала даже французов. Так, по сведениям автора трактата, при султане Мураде III (1574–1595) состав дворцовых слуг, получающих жалованье, включая янычаров охраны, равнялся 37153 человекам, в том числе кухонной прислуги — 489, конюхов — 4357, гайдуков — 200, отведывальщиков пищи — 40, дворников — 356 (по числу дворцовых дверей) и т. д. В позднейшие времена, описываемые в повести, количество дворцовой прислуги еще более возросло.
Дома, а часто и на службе, в свободные от караула часы, Василий, чтобы занять праздные руки и отогнать черные мысли, пристрастился к сапожному ремеслу. Он научился кроить и шить турецкую обувь лучше, чем турецкие мастера. За этим занятием никто не беспокоил его, он часами оставался один, обдумывая планы бегства. Побег морем снова отдалил бы его от России, а посуху пуститься — без подмоги пропадешь! И дорогу надобно загодя выспросить — а у кого? Об этом и думал Василий, раскраивая цветной сафьян. Впрочем, собственных денег у него не прибавилось: плату за туфли получал либо Махмуд, либо Айшедуда. Они вначале удивились пристрастию янычара Селима к столь мирному и низменному труду, но зато быстро привыкли к новому источнику дохода!
Только раз за время дворцовой службы Василий воспрянул духом в надежде, что подвернулся случай для побега.
Однажды великому визирю тайно пожаловались портовые власти: иностранные суда перестали нанимать турецких лоцманов для проводки кораблей через пролив Дарданеллы. Знаменитый пролив был глубок и удобен, лоция его давно известна, чужие штурманы легко проводили большие суда без помощи турецких лоцманов. В проливе явно «не хватало» мелей и препятствий!
Когда великому визирю доложили жалобу турецких моряков, было решено затопить в проливе несколько старых судов.