Повесть о страннике российском
Шрифт:
— Что? Клефты? [31]
— По-видимому, да. И еще: говорят, что у Зуриди был взрослый сын, Николо, который однажды ушел с этим моряком и не вернулся.
— Он утонул. Я тоже что-то слышал об этом.
— А вот утонул ли, это нужно еще проверить. Потому что мертвые не присылают приветов, а старый Зуриди недавно получил тайный привет издалека, от какого-то Николо… Все это надобно распутать…
— Гм, гм… Это немаловажные тайны. Если сношения греков с врагами султана, да почиет на нем милость Аллаха, подтвердятся, ты получишь большую награду. Главных виновников я обезглавлю, а их пособников дешево отдам тебе в рабство… Ночью, как всегда, тихонько проберись ко мне в дом. Мы окончательно сторгуемся. Алейкюм селям!
31
Клефты — греческие партизаны, действовавшие в северных горных районах против турецких поработителей одновременно с другими партизанскими группами — болгарскими гайдуками и юнаками.
Поп Иоанн плотно прикрыл за собою дверь, войдя в Зоину светелку следом за Панайотом Зуриди. Зоя недвижно лежала на столе, уже обряженная в белую смертную одежду. В светелке находилась при дочери одна Анастасия, сразу постаревшая от горестного волнения и страха. Она приникла головой к краю стола, у Зоиных ног, и, кажется, сама уже считала свою дочь мертвой.
— Пора, дети мои! — проговорил отец Иоанн. — Народ собирается… Нужно приготовить сонный напиток. Панайот, подай мне вино. Зоя, возлюбленная дочь моя во Христе, готова ли ты испить чашу?
Лежащая на столе пошевелилась и приоткрыла глаза. Раздался шепот:
— Я готова, батюшка. Благословите меня.
Священник высыпал в чашу сильный снотворный порошок, добытый у аптекаря. Отец Иоанн посвятил этого аптекаря в тайну, и тот обещал, что действие этого порошка продлится часов восемь или десять, но за успех не ручался — доза была столь большой, что сон мог стать и вечным… Размешав порошок в вине, старик перекрестил чашу и поднес к губам девушки. Она осушила чашу разом и снова откинулась на плоскую подушечку. Отец и мать поцеловали ее в лоб, сложили руки на груди. Вскоре она перестала отвечать на вопросы. Тело ее потеряло чувствительность. Биение сердца стало почти неразличимо, и зеркало, поднесенное к губам, мутнело столь слабо, что непосвященный ни о чем бы не догадался. Девушка была искусственно погружена в глубокий, почти летаргический сон.
Мать и старая нянька уложили Зою в гроб. Потом гроб был установлен в той самой гостиной, куда Али-Магомет являлся со своим сватовством. Домочадцы простились с молодой хозяйкой, священник отслужил короткую заупокойную молитву, и небольшая процессия двинулась к часовне. Мужчины, завидя похороны, снимали колпаки и войлочные шляпы, женщины крестились и плакали. Процессия росла ежеминутно. Когда открытый гроб несли мимо канцелярии забита, там из-за оконной занавески показалась женская рука. В ту же минуту занавеска задернулась и рука исчезла.
…Под вечер два всадника въехали поселок с противоположных сторон. Один, черноволосый, слез на окраине с простой крестьянской лошади и, бросив ее у чьей-то изгороди, бегом пустился догонять погребальную процессию, которая уже приближалась к часовне греческого кладбища. Человек этот затерялся в толпе греков и турок, окруживших каменное здание часовни. Дождавшись выноса тела из часовни, незнакомец протолкался к открытому гробу, плывущему над толпой. Он взглянул на озаренное факелом лицо покойницы и отшатнулся, словно его толкнули. Панайот Зуриди нес вместе с батраками гроб дочери. Он узнал черноволосого пришельца, хотя лицо незнакомца все время оставалось в тени. Панайот сейчас же уступил ему свое место, а сам понес факел и держал его так, чтобы не освещать вновь прибывшего. Процессия двигалась к могиле…
Тем временем второй всадник, тоже в неприметной дорожной одежде, спешился у кладбищенской ограды, долго и тщательно привязывал своего коня к решетке и поспел к открытой могиле в ту минуту, когда священник окончил последнюю молитву. Новый пришелец тихонько осенил себя крестным знамением, но католическим, а не православным… В этот миг священник отдал женщинам кадильницу и крест и сам вместе с отцом Зои накрыл гроб крышкой. В густых сумерках никто не обращал внимания, как неплотно он прикрыт.
На скатанных простынях гроб осторожно опустили в узенькую, неглубокую яму. На крышку бросили траурные ветви кипариса. Так заранее велел отец Иоанн, чтобы мрачным стуком земли о крышку не довести обезумевшую мать до обморока. Потом посыпались твердые комья слежавшейся, иссушенной зноем земли. Маленький новый холмик укрыли венками, Факелы погасли, стало темно. У свежей могилы забилась в рыданиях мать, но ее увели. Народ разошелся. Турецкие жители поселка, приходившие проводить в последний путь дочку старосты, побрели восвояси, вслух осуждая медлительность христианского обряда: при турецких похоронах покойника несут к могиле бегом, чтобы он поскорее возлег на вечном ложе и познал блаженство магометанского рая.
У выхода с кладбища второй приезжий отвязал свою лошадь и впотьмах окликнул по-турецки группу женщин, уводивших плачущую Анастасию Зуриди:
— Скажите, почтенные, где ваш хозяин, Панайот Зуриди? Я ищу его.
Одна из женщин откликнулась из темноты:
— Кто спрашивает Панайота Зуриди? Что сейчас нужно от него турецкому джигиту?
— Я не турок, женщина. Но я плохо говорю по-гречески, потому что я русский. Меня зовут Матвей. Я друг Панайота.
— Тогда поезжай за нами. Хозяин скоро вернется. Он еще на кладбище.
Человек, назвавшийся Матвеем, затрусил следом за женщинами, спускаясь с кладбищенского холма в долину. Но его одолевали сомнения: ехать ли домой к Зуриди, чтобы, пока хозяев нет, расспросить кое о чем служанок, или же вернуться назад, на кладбище. Что может делать там Панайот ночью, один, во тьме? Почему не провожает домой убитую горем Анастасию? Не тайная ли у него встреча на кладбище? Удобнее места не найти!
Взошла луна. На море, до самого горизонта, холодным блеском засеребрилась лунная дорожка. Всадник заметил, как эту полосу светлой зыби пересекла парусная шаланда. Она держала путь к берегу и вскоре исчезла за выступом мыса.
— Для рыбаков время как будто неподходящее. Может, гонец к забиту? Или, наоборот, к грекам? А забит почивает и ничего не видит…
Мысли человека опять вернулись к старосте поселка. Надо воротиться! Так подсказывает чутье…
— Поезжай вперед, Матвей! — советует всаднику все тот же женский голос. — Не сворачивай с дороги до самого верха. Там, у нас, и дождешься хозяина.
— Спасибо, сестра! — по-гречески проговорил конник и подождал, пока женщины отдалятся.
Тогда он повернул назад. До ворот кладбища он не доехал и укрыл коня в придорожном кустарнике весьма заботливо и тщательно. Он не пошел по освещенной луной дороге к воротам, а перелез через кладбищенскую ограду и осторожно, все время держась в чернильной тени кустов и чутко прислушиваясь, стал пробираться к месту Зоиного погребенья. Кладбище было старым и обширным, походило на темный парк, и отыскать в нем нужную могилу было нелегко даже днем. А сейчас? Если на кладбище даже кто и скрывается, различить тихие отдаленный звуки невозможно: мешает шум ручья, бегущего в долине.