Повесть о суровом друге
Шрифт:
Накануне праздника Анисим Иванович дал нам с Васькой кусок красной материи, и я написал мелом те самые слова, которые были на мамином знамени, что развевалось на баррикадах завода: «Это будет последний и решительный бой». Для слова «бой» не хватило места, и нам с Васькой пришлось пришить кусочек розовой материи. Получилось красиво! В верхнем углу я приколол пятиконечную красноармейскую звезду, подаренную мне дядей Митяем, и мы вывесили флаг над землянкой.
Все было хорошо, только я боялся, что звезду украдут. Звезда была у нас на улице самой большой ценностью. Если германскую каску
Всю ночь я ворочался. Сквозь дрему мне мерещилось, что во дворе кто-то ходит, даже поскрипывала дверь, будто ее пробовали открыть. Я теснее прижимался к Ваське, боясь и уснуть и проснуться.
Не зря я ворочался ночью: утром мы не нашли ни звезды, ни флага. Не было флагов и на других домах. По всему городу их кто-то сорвал и на калитках написал мелом крестики.
Поползли тревожные слухи. Илюхина мать уверяла, что это сделал колдун, который умеет превращаться в теленка: она божилась, что видела ночью теленка, который ходил по улицам и писал копытом кресты на калитках. (Выдумают же такое - писать копытом: как же он копытом карандаш удержит?) Болтали и другое: будто ходит по России царь Николай, ищет свою корону.
Трудно было разобраться, где правда, а где выдумка. Только Васька, бегавший утром в Совет к дяде Митяю, разъяснил все. Оказалось, что в окрестностях появилась махновская банда какого-то батьки Яблочко и что флаги сорвал он.
Всякое говорили об этом бандюге. Будто бы никто его не может поймать, потому что он налетает неожиданно, и, пока бандиты играют «Яблочко», он кричит с тачанки: «Здоровеньки булы, граждане! Сдавайтесь без боя!» И начинается грабеж.
Можно было не слушать эти басни, если бы не одна история. Рассказывали, будто свою жену, Соньку Золотую Ручку, он украл ночью. Самым натуральным образом украл и увез. Отец этой Соньки встал утром, смотрит: дверь на крючке, вроде никто не заходил, а дочери нет.
Первый раз в жизни узнал я, что женщин можно красть, как голубей или патроны. Сначала не поверил этому, а потом втемяшилась в голову мысль: не украсть ли себе кого-нибудь, к примеру Тоньку, сестру Абдулки Цыгана?
Последнее время она мне стала нравиться. Все началось с того, что однажды Тонька вышла на улицу в новом платье, а вместо бус надела цыганские серебряные монеты. Где она взяла их: у матери стащила или в таборе цыганском разжилась, только от нее нельзя было отвести глаз! Чем она меня причаровала, понять я никак не мог, но она показалась мне лучше всех на свете.
Правда, последнее время Тонька играла с нами реже. У нее, как у большой, уже заплетались косы. Украсть бы Тоньку, и ничего больше не надо! Попробовал я поговорить с ней, чтобы дружила со мной, а она посмеялась: «Нос не дорос».
Не знал я, что делать. Попался как-то мне на глаза старый журнал «Нива», где на обложке было объявление:
ВСЕ ВАС ПОЛЮБЯТ!
Нет более несчастья в любви, или вернейший ключ к женскому сердцу.
Искусство нравиться, основанное на изучении женской натуры и примененное к духу нашего века.
Наша новая книга «Успех в любви» научит вас, что надо делать, чтобы победить непокорное сердце. Как должен действовать мужчина, чтобы влюбить в себя красивую и богатую женщину.
Любовные напитки и приготовление их.
Цена с пересылкой в закрытом пакете наложным платежом
1 р. 75 к. Москва. Дом Ферейна.
Должно быть, книга была интересная, но у меня не было этих 1 р. 75 к.
Хорошо бы украсть Тоньку бесплатно. Отнести ее в степь на берег речки Кальмиус, построить хату из камыша. Потом бы обвенчались с Тонькой у отца Иоанна и зажили бы честь по чести. Я ходил бы на работу в завод, а она варила обед.
Думал я, думал, но так ничего и не придумал...
2
Утром наступившего праздника мы с Васькой проснулись раньше обычного. От голода тошнило, а ноги, укрытые старым пиджаком, были холодные, точно ледышки. Землянку топить было нечем.
Открыв глаза, я увидел Анисима Ивановича, стоящего возле сундука. За год жизни у Васьки я уже привык к старику и не замечал, что у него нет ног. А тут поразился: сундук ему был по плечи, как будто он стоял в яме перед сундуком.
Анисим Иванович вытаскивал белье, перетряхивал его и отбрасывал в сторону. Это было все, что осталось после того, как тетя Матрена ушла по селам менять вещи на хлеб.
Потом Анисим Иванович поглядел на Ваську и негромко окликнул его:
– Василий, подымайся. Нынче базар открылся. Понесешь материну кофту, может, фунта два макухи дадут.
Васька осторожно, чтобы не разбудить меня, встал и подошел к отцу:
– Батя, мою рубаху тоже снесем. Ленька у нас голодный, нехай ест побольше...
– Для меня вы оба сыновья...
– сказал Анисим Иванович.
– Я могу долго не есть. А он маленький...
Вот и опять Васька жалеет меня. Что бы такое сделать, чтобы и мне его пожалеть? Выменяем на базаре макуху, и я отдам ему все. Только много ли дадут за старую рубаху?..
Нестерпимо хотелось есть. С тех пор как немцы увезли в Германию наш хлеб, наступил голод. В городе поели всех воробьев и галок. Ловить их было занятно. Мы ставили во дворе ящик, а под него палочку. От палочки тянулся длинный шпагат. Сидя в сарае, мы стерегли, и, как только птицы слетались на мусор, мы выдергивали из-под ящика палку, и он накрывал птиц. Подбежав, мы осторожно запускали под ящик руку и вытаскивали галок, они хлопали крыльями и больно клевались. Жалко нам было птиц, да что поделаешь голод...
Я поднялся и, пока Васька собирался, вышел на улицу. Ярко светило солнце. Спокойное синее небо стелилось над городом: грустные, стояли акации, осыпанные снегом. Степь, белая и холодная, уже не звала к себе, а пугала. Улица казалась еще более кривой. Порывы ветра подхватывали жухлые листья и вместе со снегом уносили их в чей-нибудь заброшенный двор.
Возле Абдулкиного дома я увидел Тоньку. Она сидела на лавке и лузгала семечки, далеко отплевывая шелуху. Перед ней, важничая, прохаживался рыжий Илюха. Последнее время он, будто назло мне, увивался возле нее, начал каждый день умываться и даже утюжил свои латаные-перелатаные, вздутые на коленках штаны.