Повесть о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем
Шрифт:
– Здравствуйте, Петр Федорович!
– вскричал Иван Иванович, который, как уже сказано, был очень любопытен и никак не мог удержать своего нетерпения при виде, как городничий брал приступом крыльцо, но все еще не поднимал глаз своих вверх и ссорился с своею пехотою, которая никаким образом не могла с одного размаху взойти на ступеньку.
– Доброго дня желаю любезному другу и благодетелю Ивану Ивановичу! отвечал городничий.
– Милости прошу садиться. Вы, как я вижу, устали, потому что ваша раненая нога мешает...
– Моя нога!
– вскрикнул городничий, бросив
– Я вам доложу о себе, любезнейший друг и благодетель Иван Иванович, что я делывал на веку своем не такие походы. Да, серьезно, делывал. Например, во время кампании тысяча восемьсот седьмого года... Ах, я вам расскажу, каким манером я перелез через забор к одной хорошенькой немке.
– При этом городничий зажмурил один глаз и сделал бесовски плутовскую улыбку.
– Где ж вы бывали сегодня?
– спросил Иван Иванович, желая прервать городничего и скорее навести его на причину посещения; ему бы очень хотелось спросить, что такое намерен объявить городничий; но тонкое познание света представляло ему всю неприличность такого вопроса, и Иван Иванович должен был скрепиться и ожидать разгадки, между тем как сердце его колотилось с необыкновенною силою.
– А позвольте, я вам расскажу, где был я, - отвечал городничий. Во-первых, доложу вам, что сегодня отличное время...
При последних словах Иван Иванович почти что не умер.
– Но позвольте, - продолжал городничий.
– Я пришел сегодня к вам по одному весьма важному делу.
– Тут лицо городничего и осанка приняли то же самое озабоченное положение, с которым брал он приступом крыльцо.
Иван Иванович ожил и трепетал, как в лихорадке, не замедливши, по обыкновению своему, сделать вопрос:
– Какое же оно важное? разве оно важное?
– Вот извольте видеть: прежде всего осмелюсь доложить вам, любезный друг и благодетель Иван Иванович, что вы... с моей стороны, я, извольте видеть, я ничего; но виды правительства, виды правительства этого требуют: вы нарушили порядок благочиния!..
– Что это вы говорите, Петр Федорович? Я ничего не понимаю.
– Помилуйте, Иван Иванович! Как вы ничего не понимаете? Ваша собственная животина утащила очень важную казенную бумагу, и вы еще говорите после этого, что ничего не понимаете!
– Какая животина?
– С позволения сказать, ваша собственная бурая свинья.
– А я чем виноват? Зачем судейский сторож отворяет двери!
– Но, Иван Иванович, ваше собственное животное - стало быть, вы виноваты.
– Покорно благодарю вас за то, что с свиньею меня равняете.
– Вот уж этого я не говорил, Иван Иванович! Ей-богу, не говорил! Извольте рассудить по чистой совести сами: вам, без всякого сомнения известно, что, согласно с видами начальства, запрещено в городе, тем же паче в главных градских улицах, прогуливаться нечистым животным. Согласитесь сами, что это дело запрещенное.
– Бог знает что это вы говорите! Большая важность, что свинья вышла на улицу!
– Позвольте вам доложить, позвольте, позвольте, Иван Иванович, это совершенно невозможно. Что ж делать? Начальство хочет - мы должны повиноваться. Не спорю, забегают иногда на улицу и даже на площадь куры и гуси, - заметьте себе: куры и гуси; но свиней и козлов я еще в прошлом году дал предписание не впускать на публичные площади. Которое предписание тогда же приказал прочитать изустно, в собрании, пред целым народом.
– Нет, Петр Федорович, я здесь ничего не вижу, как только то, что вы всячески стараетесь обижать меня.
– Вот этого-то не можете сказать, любезнейший друг и благодетель, чтобы я старался обижать. Вспомните сами: я не сказал вам ни одного слова прошлый год, когда вы выстроили крышу целым аршином выше установленной меры. Напротив, я показал вид, как будто совершенно этого не заметил. Верьте, любезнейший друг, что и теперь бы я совершенно, так сказать... но мой долг, словом, обязанность требует смотреть за чистотою. Посудите сами, когда вдруг на главной улице...
– Уж хороши ваши главные улицы! Туда всякая баба идет выбросить то, что ей не нужно.
– Позвольте вам доложить, Иван Иванович, что вы сами обижаете меня! Правда, это случается иногда, но по большей части только под забором, сараями или коморами; но чтоб на главной улице, на площадь втесалась супоросная свинья, это такое дело...
– Что ж такое, Петр Федорович! Ведь свинья творение божие!
– Согласен! Это всему свету известно, что вы человек ученый, знаете науки и прочие разные предметы. Конечно, я наукам не обучался никаким: скорописному письму я начал учиться на тридцатом году своей жизни. Ведь я, как вам известно, из рядовых.
– Гм!
– сказал Иван Иванович.
– Да, - продолжал городничий, - в тысяча восемьсот первом году я находился в сорок втором егерском полку в четвертой роте поручиком. Ротный командир у нас был, если изволите знать, капитан Еремеев.
– При этом городничий запустил свои пальцы в табакерку, которую Иван Иванович держал открытою и переминал табак.
Иван Иванович отвечал:
– Гм!
– Но мой долг, - продолжал городничий, - есть повиноваться требованиям правительства. Знаете ли вы, Иван Иванович, что похитивший в суде казенную бумагу подвергается, наравне со всяким другим преступлением, уголовному суду?
– Так знаю, что, если хотите, и вас научу. Так говорится о людях, например если бы вы украли бумагу; но свинья животное, творение божие!
– Все так, но закон говорит: "виновный в похищении..." Прошу вас прислушаться внимательно: виновный! Здесь не означается ни рода, ни пола, ни звания, - стало быть, и животное может быть виновно. Воля ваша, а животное прежде произнесения приговора к наказанию должно быть представлено в полицию как нарушитель порядка.
– Нет, Петр Федорович!
– возразил хладнокровно Иван Иванович.
– Этого-то не будет!