Повесть об Атлантиде и рассказы
Шрифт:
Зерно, брошенное в землю, через полгода отдавало тысячу зерен, и люди никогда не знали голода.
В густых лесах жили стада диких слонов, но они не нападали на людей, а приходили к их жилищам и становились их слугами.
И те, кто первыми увидели эту землю, поразились ее щедрости, красоте, богатству и сказали: «Будем жить здесь».
Они построили дворцы, вырыли каналы, воздвигли город, ставший их столицей, и назвали его Атлантидой в честь Великого моря, по которому они сюда приплыли.
И когда они рыли землю, то в глубине находили столбы и плиты, отесанные человеком, извлекали
Еще откопали они каменное изваяние: человека, стоящего во весь рост, с одной рукой, протянутой к небу, а другой повернутой так, будто он сыпал что-то из горсти на землю. Глаза его были закрыты, а на одежде высечены знаки двух лун и крылатый змей, заслоняющий солнце. Люди, не понимая этих рисунков, оставили изваяние стоять там, где его нашли, — на склоне горы, с которой были видны и остров и окружающее его море.
Сделав все необходимое, они стали жить, не заботясь о будущем, потому что плодородная земля снабжала их всем в изобилии. Предание говорит, что жители Атлантиды были счастливы…
Они проводили время в развлечениях: женщины украшали себя золотом и орихалком — чудесным металлом, который с наступлением ночи начинал светиться тусклым таинственным блеском; мужчины достигли такого совершенства в воинских упражнениях и защищались так искусно, что, состязаясь боевым оружием, не могли нанести друг другу даже царапины; дети атлантов не страшились прыгать в воду с самых высоких скал; смеясь и играя, они заплывали далеко в море — туда, где кувыркались в воде веселые горбатые рыбы.
Наконец настало время, когда атланты достигли такого успеха в науке, в искусстве украшения своих жилищ, что, казалось, превзошли невозможное. Они предсказывали движение звезд и направление ветра. Они вырезали из камня оконные решетки, тонкие как паутина; они научились извлекать краски из цветов и металл из земли. Из садов Правителя Атлантиды даже при легком ветре доносился нежный и тихий звон. Если ветер усиливался, то сады звучали громче, заглушая грохот прибоя; над городом, разрастаясь, вставала грозная мелодия, и тогда казалось, будто поют и земля и воздух. Это была песня садов, где все травы, кусты и деревья были сделаны из чистого золота и орихалка.
Так жили атланты.
И еще много времени прошло, прежде чем они узнали о неизбежном, и тогда к ним пришел страх…»
— Юра, ложись спать!
— Я сейчас, папа.
Голос отца ленивый, дремотный. Юрка знает: стоит посидеть тихонько несколько секунд, и отец снова заснет. Вчера он провел в воздухе восемь часов, мотаясь над тайгой на своей «шаврушке» [1] , и теперь проспит, наверное, до полдня. Раньше Юрке было немного обидно, что отец работает не на больших Машинах и никогда не поднимается выше тысячи метров. Садится на петляющие таежные реки — от берега до берега можно камнем добросить, — на глухие озера, на Енисей, на каменистые пятачки в дальних станках.
1
«Ш-2» —
Но в прошлом году при посадке «шаврушка» напоролась брюхом на топляк, и весь отряд искал отца больше суток. Тогда Юрка впервые понял, что эти невысокие стрекочущие полеты «с правом выбора посадочной площадки с воздуха» куда опаснее, чем полеты на двухмоторных рейсовых «ИЛах». И с тех пор он стал замечать, что отец иногда, придя домой, засыпает над ужином, а ночью часто разговаривает во сне.
— Юра!
— Сейчас, мам.
Но от матери не отвяжешься так просто. Она встает, надевает халат и выходит из спальни. На пороге останавливается, жмурится, ослепленная солнцем.
Два часа ночи. В конце улицы поднимается оранжевый шар. Облака и дымки над трубами выкрашены в алый цвет. В неярком утреннем свете все кажется угловатым и резким. От собаки, спящей посреди улицы, тянется непомерно длинная, лохматая тень.
С Енисея доносится дурашливый крик гагары.
Юрке не хочется спать. Он, будто нечаянно, сдвигает локтем портфель, закрывая лежащую сбоку тетрадь, и просит:
— Еще полчаса, мам.
— Ложись сейчас же! Завтра опять не добудишься. Неужели тебе дня не хватает?
— Мне к завтра сочинение… — хитрит Юрка, — я скоро кончу.
— Не в первую смену… успеешь…
Несколько минут они спорят шепотом, боясь разбудить отца. Потом Юрка покоряется, начинает раздеваться. Когда мать уходит, он встает с постели, вытаскивает из-под портфеля голубую тетрадку и ложится снова.
Тетрадь исписана мелким неразборчивым почерком, многие слова перечеркнуты, сверху надписаны новые. Юрка читает тетрадь второй день, читает, как ребус, угадывая, подбирая слова, складывая их из пляшущих закорючек.
Ни Димке, ни Петьке он пока ничего не сказал, рассчитывая удивить их сразу, когда прочитает все.
Загадочно и странно то, что написано в тетради. Непонятно, как очутилась тетрадь у их дома, кто написал все это. И очень хочется, знать, где находится страна с красивым, как будто знакомым именем — Атлантида.
Юрка — мечтатель и завистник. Он завидует коршунам, которые часами парят в небе без единого взмаха. Эти глупые птицы не понимают, какое им дано счастье — летать над землей. Они могут летать в дальние страны, над большими городами, горами, джунглями, могут увидеть все, о чем Юрка читал только в книгах. Но коршуны никуда не летят, а кружатся на одном месте и, даже когда заметят добычу, спускаются вниз как-то лениво.
Юрка завидует шкиперам дощатых смолистых барж. Хоть и медленно, но все же движутся, не стоят на месте пузатые караваны, расползаются по рекам, доходят до самого моря. Но шкипера — небритые, босые — сушат на крышах своих будок бязевые рубашки, курят и, кажется, тоже не понимают своего счастья.
Юрка завидует всему, что движется, летает, грохочет, по рельсам, пылит на дорогах, завидует всем героям и путешественникам, а то, что он видит кругом, кажется ему обыкновенным и скучным.
— Мне уже скоро тринадцать лет, — говорит он отцу. — Всю жизнь я живу в Усть-Каменске.