Повесть об освобождении Москвы от поляков в 1612 году и избрание царя Михаила.

Костомаров Николай Иванович

Но Василию после этого стало не лучше, а хуже. Сигизмунд ухватился за то, что некоторые русские заявили, что хотят на престол сына его Владислава, и намеревался идти на Москву. Боярин Михаил Васильевич Скопин-Шуйский умер скоропостижно в Москве 24 апреля 1610 года. Народ прокричал, что его извела невестка царская, жена Васильева брата. Подозревали и самого царя, потому что не любили его и прежде. Летом польское войско пошло к Москве. Выступил против него царский брат Димитрий; но московское войско неохотно шло биться за Шуйских, а иностранцы, которые помогали Шуйскому, изменили во время самого сражения под Клушином. Предводитель, или гетман, польско­го войска, Жолкевский, победив Димит­рия Шуйского, пошел к столице. Тогда в Москве сделался переполох, ждали поляков, а тут на пущую ей беду явил­ся под нее из Калуги с казаками тот вор, что называл себя Димитрием. Тог­да, угрожаемые с двух сторон и от по­ляков, и от вора, москвичи низложили царя Василия с престола; держали про­меж себя совет и порешили пригласить на царство польского королевича Вла­дислава. Жолкевский подступил к сто­лице. Здесь бояре на Девичьем поле 17 августа 1610 г. заключили с ним до­говор на том, чтоб им выбрать на прес­тол королевича Владислава и послать под Смоленск к королю посольство об этом важном деле. Вор был прогнан и через несколько месяцев (10 декабря 1610 г.) был убит в Калуге.

Но оказалось, что Сигизмунд и поляки только обманывали и дурачили русских, показывали вид, что хотят дать на московский престол своего ко­ролевича, а у них была совсем иная тайная дума: они хотели покорить се­бе все Московское государство и при­соединить его к Польской державе. Польское войско вошло в Москву под начальством Гонсевского, которого вместо себя поставил в русской столице гетман Жолкевский. Поляки без всякой церемонии стали распоряжать­ся царскою казною, а бояре, состав­лявшие верховный совет, только по имени были правителями; в самом же деле должны были поступать так, как поляки прикажут. Под Смолен­ском посланные туда к королю пос­лы — митрополит ростовский Филарет (бывший боярин Феодор Никитич Ро­манов) да боярин Василий Голицын с товарищами — не могли столковаться с польскими панами; русские послы домогались, чтоб Владислав крестился в греческую веру; поляки на это не согла­шались и обходились с послами высокомерно; Сигизмунд требовал, чтоб ему сдался Смоленск, и, стоя под этим го­родом, раздавал имения в Московском государстве разным московским людям не от имени сына, которого в цари выбрали, а от имени своего, когда он на то не имел никакого права. Тем време­нем и поляки, и их русские сторонники в Москве стали открыто говорить, что следует целовать крест не одному Влади­славу, а вместе и Владиславу, и отцу его Сигизмунду. Это уже явно показывало, что идет дело вовсе не о том, чтоб Вла­дислав, польский королевич, был на московском престоле, а о том, чтоб все Московское государство признало госу­дарем короля польского и таким обра­зом было бы присоединено к Польше. Но все знали, что Сигизмунд был всею душою католик и в своем Польско-Литовском государстве паче всего о том старается, чтоб весь православный народ, ему подвластный, подчинить власти рим­ского папы. Справедливо было опасать­ся, чтоб и в Московском государстве, ес­ли он им овладеет, не началось того же. Тогдашний глава духовенства патриарх Гермоген, как ему и подобало яко верховному пастырю, стал возбуждать народ на защиту веры. Старик он был крутой, суровый, неподатлив ни на ка­кие прельщения. Поляки никак не могли его обойти и обмануть. С самого начала, как послы русские с ними вошли в сог­ласие, Гермоген один им не верил, не терпел латинства, был против выбора Владислава; притихнул было на время, а как польские хитрости стали выдавать­ся на явь, так начал писать грамоты и призывал православный русский народ­ на оборону своей веры. Его воззвание кстати пришлось рязанскому воеводе Прокопию Ляпунову. Этот человек уже прежде такую силу приобрел в Рязан­ской земле, что стоило ему слово ска­зать - и все за ним пойдут. Человек он был горячий, живой, поспешный, поборник по правде, сам был бесхитростен оттого очень доверчив; но зато, как только становилось ему заметно, что делается не так, как прежде казалось, он тотчас изменялся. Бориса он не любил за его неправды; когда шел против него пер­вый названный Димитрий, Ляпунов иск­ренно поверил, что явился настоящий царевич русский, и все войско склонил на передачу Димитрию; после смерти названного Димитрия не хотел поко­риться Шуйскому, сначала пошел на него с его врагами, думал, что царство­вавший в Москве под именем Димит­рия и впрямь спасся от смерти, но по­том, уверясь, что обман, отстал от во­ров, служил Шуйскому, но только по нужде, затем, что надобно под какое-нибудь начальство стать против смуты;не любил царя Василия, не мог прос­тить ему, что он сел на престол не по закону, не по избранию всей Земли Русской, как следовало; затевал было устроить новое избрание волею всей земли, думал посадить на престол боя­рина Михаила Скопина-Шуйского, но это не удалось - Михаил Васильевич Скопин-Шуйский скоро умер, и, когда пошла ходить весть, что его извели, Ляпунов начал возбуждать народ про­тив Василия, послал брата своего Заха­ра в Москву, и при его содействии Шуйского заставили сложить царский венец. Прокопий Ляпунов искренно присягнул Владиславу, думал, что поль­ский королевич примет русскую веру, станет русским человеком и Москов­ское государство усилится, а Польша будет жить с Москвою в дружбе, союзе и согласии, через то, что в одном госу­дарстве будет государем отец, а в дру­гом — сын; и оттого Ляпунов скоро привел к присяге всю Рязанскую Зем­лю, велел возить припасы польскому войску, стоящему в Москве; но как только получил Ляпунов от патриарха грамоту да проведал, что делается под Смоленском, тотчас уразумел, что поля­ки русских дурачат , написал грамоты и, разослал в разные города; писал, что ве­ра в опасности, просил, чтобы везде собирались ополчения и выходили по дороге к Москве, а на дороге ополчения сходились бы вместе, как кому пригод­нее по пути, и все бы дружно и едино­мышленно шли выручать от иноверцев и иноземцев царствующий град и его святыню — Божьи церкви, честные об­раза и многоцелебные мощи. По голосу Ляпунова поднялась Земля Рязанская; за нею поднялись Нижний Новгород, Ко­строма, Галич, Вологда, Ярославль, Вла­димир и другие города. Ляпунов не раз­бирал людей, лишь бы шли к нему; всех готов был принимать: он одно конечное дело видел впереди и хотел совершить его как можно скорее. Оттого он не пренебрег и казаками. Был казацким атаманом Иван Мартынович Заруцкий: родом он был русин, из Тарнова, в Галиции; служил он прежде второму во­ру — Димитрию, отстал было от него и пристал к полякам, да увидел, что у по­ляков не быть ему первым человеком, ушел от гетмана Жолкевского в Калугу опять к вору, а после его смерти, связав­шись с его вдовою Мариною, думал вол­новать Русскую Землю именем ее сына, рожденного недавно от второго вора. Для Заруцкого Московское государство было чужое; ему лишь бы в мутной воде рыбу ловить; казацкая шайка у него была большая, но сбродная; наполови­ну, если не больше, она состояла из ма­лороссов; а этот народ в те поры еще принадлежал не к Московскому государству, а к Польше, но поляков не любил; оттого в этом деле он был чужой серд­цем: ни тем, ни другим добра не хотел, чинил только смуту. Ляпунов вошел в союз с Заруцким, хоть не любил его, как и Заруцкий не любил Ляпунова.

Русские ополчения собрались очень скоро. В январе 1611 г. Ляпунов разо­слал свои грамоты, а в марте уже со всех сторон шла народная сила на Моск­ву выгонять поляков. Тогда поляки увидали, что им беда, в ополчении могли быть против них десятки тысяч народа, их в Москве каких-нибудь тысяч шесть, а как придут ополченцы, так московские жители, разумеется, станут помогать своим, — и весь народ подымется. И вот поляки, спасая себя от гибели, как ус­лыхали, что Ляпунов и прочие предводи­тели ополчений были близко, во втор­ник на страстной неделе, марта 19-го, начали бить русских и выгонять из Ки­тай-города; и так погибло народу обое­го пола и разного возраста тысяч до восьми; а потом поляки зажгли Моск­ву со всех сторон, только Кремль и Китай-город не жгли. Русские ополче­ния прибыли к столице, когда в ней торчали только обгорелые каменные церкви, да погреба, да печки (жилые строения в те поры были все почти деревянные). Русские обложили Моск­ву и держали поляков в осаде месяца четыре, но взять их не могли, оттого - что в таборе у русских пошла безладица. Заруцкий спорил с Ляпуновым. На стороне Заруцкого казаки, на стороне Ляпунова земские люди — спорили меж собою. Ляпунов приказывает так, а Заруцкий наперекор ему иначе. Казаки своевольничали, бесчинствовали. Ляпу­нов их за это наказывал. Казаки волно­вались. Проведали про это поляки и воспользовались несогласием своих вра­гов. Они составили фальшивое письмо, как будто бы от Ляпунова, а в том письме говорилось, что лишь бы только Москву взять, а потом казаков всех надобно перевесть; поляки так ловко подписались под руку Ляпунова, что никак распознать нельзя было. Это письмо нарочно было пущено меж ка­заками. Потребовали Ляпунова в ка­зацкий круг к ответу. Тот, как ничего за собой не знал, то и пришел. "Ты это писал?" — спрашивали его. Ляпунов сказал: "Рука совсем моя, только я этого не писал". "Врешь! — кричали казаки.
– Писал!" И кинулись на него с саблями. Тогда был там дворянин Ржевский; он был недруг Ляпунову, но человек правдивый. Вместо того что­бы обрадоваться беде своею недруга, он кинулся к казакам и стал кричать: "Прокопий не виноват!" Но казаки не послушались его, изрубили Ляпунова, а потом изрубили и Ржевского за то, что стоял за Ляпунова.

После смерти Ляпунова казаки ста­ли стеснять и обижать земских людей и довели их до того, что большая часть их убежала. Эти убежавшие служилые люди, а также и крестьяне составляли шайки, ходили по окрестностям, нападали на по­ляков, которые собирали продовольст­вие по краю, и мешали сообщению с теми, которые сидели в тюрьме и Ки­тай-городе. Таких называли шишами. Казаки продолжали стоять под Москвою табором. Для вида над всем войском был главным князь Димитрий Тимофее­вич Трубецкой, человек знатного рода, но всем заправлял Заруцкий: он хотел быть господином Русской Земли, раздавал самовольно и отбирал имения.

Под Смоленском как услыхали по­ляки, что Русская Земля поднялась, стали стеснять послов, подозревали, что они сносятся с своими земляками, ко­торые восстали, а потом, разгневавшись на их упорство и что они не хотели ни за что отступаться от того, с чем их послала вся земля, посадили в лодки и как пленников отправили в Польшу. Потом они решились во что бы то ни стало взять Смоленск. Уже близ двух лет стояли они под этой крепостью и не могли взять - им было стыдно. Смоленск защищал тогда храбрый боя­рин Михаил Борисович Шеин, не под­давался ни на какие предложения и от­бивал много раз приступы. Наконец, 2 июня 1611 года, поляки взяли Смо­ленск дружным приступом. Русские, как ворвались к ним, до того ожесточились, что жгли свой город, чтобы ничто не доставалось полякам, и сами бросались в огонь.

После взятия Смоленска король с панами отправились в Варшаву и туда повезли пленного царя Василия Шуйского с братьями. Поляки ради того устроили праздник, заставили пленного мос­ковского государя при всех сенаторах кланяться польскому королю, тешились унижением Москвы, веселились своими победами и думали, что уж теперь они навсегда покорили русский народ.

На пущую беду Русской Земле шве­ды взяли Новгород , они придрались к то­му, что им не выплачены были деньги, которые им следовало получать на жа­лованье войску, помогавшему царю Ва­силию; но главное, зачем тогда шведы напали на Новгород, было то, что им было страшно допустить Московское государство попасть под власть Поль­ши. Польский король Сигизмунд был наследственный шведский король; но, когда он жил в Польше, Швецию отдал своему дяде в управление, а дядя сам сделался королем. Когда бы Сигизмунду удалось покорить Московское государ­ство, тотчас бы, усилившись через это, мог расправиться с дядей. Да и без того для Швеции было опасно допус­тить поляков так широко раскинуться. Поэтому шведы поспешили захватить себе часть России; и Новгород, после того, как будто добровольно просил государем шведского королевича и обе­щал старагься, чтобы этого королевича остальные части России признали царем.

В Пскове явился новый вор и наз­вался Димитрием, как будто в третий уже раз спасенным от смерти. Псков с пригородами признал его за царя. С полудня набегали на русские земли татары. На востоке взбунтовалась чере­миса. Повсюду ходили шайки разбой­ников разного происхождения и зва­ния, а больше черкасы, т.е. малороссы . Московское государство, казалось, дош­ло до последнего конца.

В это время выступил на дело спа­сения Руси Дионисий, архимандрит Трои­цко-Сергиева монастыря . Был он прежде священником, потом пошел в монахи, сделан игуменом Пафнутьева Боровского монастыря, а потом выбран был братиею Троицко-Сергиева монастыря в архимандриты. Принявши этот сан, Дионисий тотчас отличился делами милосердия. Тогда везде около Москвы поляки ходили по русским селениям и мучили народ. В монастырь приходили мученые крестьяне: у иных волосы были опалены, у других полосы со спины сод­раны, у иных глаза высверлены или вы­печены. Дионисий устроил для них больницы, где некоторые выздоравлива­ли, а другие умирали и удостоивались христианского погребения. Кроме того, Дионисий посылал монахов и служек собирать мертвые тела: много было таких, что умирали под муками в лесах и на полях; иные окоченевали от холода, после того как солдаты польские сожигали их деревни. Посланные Дионисием привозили их тела в монастырь и там хоронили. Злодействовали тогда не одни поляки: в польском войске было чуть не наполовину немцев; тогда в Польше было войско наемное; кто хотел, тот и вступал на службу ради жалованья. Кро­ме польских солдат, бесчинствовали и черкасы, и свои русские из Московского государства воры. Власти не было, от­того в русском народе настала большая распущенность. К св. Сергию Чудотвор­цу всегда стекалось множество народа. Дионисий составил грамоту, посадил у себя в келье переписчиков, пригото­вил таким образом много списков и разослал их в разные стороны с людьми, приходившими в обитель. С ним трудил­ся тогда келарь Авраамий Палицын, известный еще и тем, что составил описание печальных событий, происходив­ших на Русской Земле в его время, и особенно осады Троицко-Сергиева мо­настыря . Авраамий происходил из знат­ного рода; вступивши в монашество, получил он должность келаря в Троиц­ке Сергиевском монастыре и в этой должности отравился с другими ду­ховными лицами при митрополите Фи­ларете в посольство к польскому королю под Смоленск, но, как увидел, что из этого посольства ничего доброго не вый­дет, а рано ли, поздно поляки отошлют его в плен, рассудил, что лучше пораньше убраться и работать для своей земли, а потому прикинулся расположенным к королю Сигизмунду, получил от него жалованную грамоту и выбрался из-под Смоленска и, вместо того чтобы служить врагам, служил своему народу. В грамо­те, разосланной из Троицко-Сергиева мо­настыря, было так, между прочим, на­писано:

"Сами видите близкую конечную погибель всех христиан. Где только завладели литовские люди, в каких городах, какое разорение учинилось Московскому государству. Где святая церковь? Где Божии образа? Где иноки, цветущие многолетними сединами, где и хорошо украшенные добродетелями? Не все ли до конца разорено и обречено злым поруганиям? Где народ общий христианский? Не все ли скончались лютою и горькою смертию? Где безчисленное множество христианских чад в городах и селах? Не все ли без ми­лости пострадали и разведены в плен? Не пощадили престаревших возрастом, не устрашились седин многолетних стар­цев, не сжалились над ссущими млеко незлобивыми младенцами. Не все ли ис­пили чашу ярости и гнева Божия? Помя­ните и смилуйтесь над видимою нашею смертною погибелью, чтоб и вас не по­стигла такая лютая смерть. Бога ради, положите подвиг своего страдания, чтоб вам и всему общему народу, всем пра­вославным христианам, быть в соеди­нении, и служилыя люди, однолично, без всякаго мешканья, поспешили под Москву на сход, ко всем боярам, и вое­водам, ко всему смиренству народа всего православнаго христианства. Сами знаете ко всему делу едино время надлежит; безвременное же начинание всякому делу бывает суетно и бездель­но А если есть в ваших пределах какое-нибудь недоволье, Бога ради, отложите на это время, чтоб вам всем с ними за од­но получить подвиг свой и страдать за избавление православной христианской веры, покаместь они (т.е. враги) в дол­гом времени, гладным утеснением, боя­рам и воеводам и всем ратным людям какой-нибудь порухи не учинили. И если мы совокупленным единогласным моле­нием прибегнем ко всещедрому Богу и ко Пречистой Богородице, заступнице вечной рода христианскаго, и ко всем святым, от века Богу угодившим, и об­ще обещаем сотворить подвиг и постра­дать до смерти за православную христи­анскую веру, неотложно милостивый Владыко человеколюбец отвратит пра­ведный гнев свой и избавит нашедшей лютой смерти и вечнаго порабощения безбожнаго латинскаго. Смилуйтесь и умилитесь незакосненно, сотворите де­ло сие, избавления ради христианскаго народа, ратными людьми помогите, чтоб ныне под Москвою скудости ради, уте­шением не учинилось какой-нибудь по­рухи боярам, и воеводам, и всяким воинским людям. О том много и слезно всем народом христианским вам челом бьем".

Такая грамота прислана была в Ниж­ний Новгород в октябре 1611 года. Был там воевода Алябьев, человек дельный и основательный. Он с това­рищем своим Репниным созвал к себе на воеводский двор старейших людей из города. Пришли туда Печерского монастыря архимандрит Феодор, про­топоп соборный Савва, попы, дьяконы, дворяне, дети боярские и старосты посадские, а в числе старост был Кузьма Захарьевич Минин-Сухорук. Был он ремеслом говядарь — торговец скотом. Прежде он служил в ратной службе у воеводы Алябьева и маленько споз­нался с ратным делом. Этот староста Кузьма Захарьевич сказал тогда миру такое слово:

"Вот прислана грамота из Троицко-Сергиева монастыря; прикажите прочитать ее в церкви народу. А там что Бог даст. Мне было видение явился св.Сер­гий и сказал мне : разбуди спящих" .

На другой день после того зазвони­ли в большой колокол у св. Спаса.

Сошлись люди у св.Спаса . Отслужи­ли обедню . После обедни взошел на ам­вон протопоп Савва и сказал:

"Православные христиане! Господа братия! Горе нам! Пришли дни конечной гибели нашей . Пропадает наше Москов­ское государство! Гибнет и вера право­славная. Горе нам! Лютое обстояние. Польские и литовские люди в нечести­вом совете между собою умыслили разорить Московское государство, иско­ренить истинную веру Христову и вод­ворить латинскую многопрелестную ересь. Как нам не плакать? Горе и нам, и женам, и детям нашим . Еретики разо­рили достославный богохранимый град царствующий Москву и предали всеяд­ному огню чад ея .Что нам делать? Не утвердиться ли нам на единении и не постоять ли за чистую и непорочную веру Христову и за святую соборную церковь Богородицы Ея честнаго Успе­ния и за многоцелебныя мощи москов­ских чудотворцев. А вот, православ­ные христиане, и грамота из Троицко-Сергиева монастыря от архимандрита Дионисия с братиею".