Повесть об освобождении Москвы от поляков в 1612 году и избрание царя Михаила.

Костомаров Николай Иванович

Через день после прибытия Пожар­ского появился под Москвою гетман Ходкевич. За ним шли ряды возов, числом четыреста, с запасами, которые надобно было провезти в Кремль или Китай-город.

Ходкевич стал переходить через Москву-реку на Девичье поле и хотел, переправившись, поворотить направо, пробиться через Белый город и провезти запасы в Кремль. Русские его отбили.

На другой день после того, утром рано, Ходкевич поставил свои возы с за­пасами в порядок и велел с ними войс­ку идти напролом. Пошли от Донского монастыря по Замоскворечью и думали пробраться к Москве-реке, перейти ее и ввезти в Китай-город. Им тут мешали казацкие острожки да рвы, да окопы, да накиданные кучи щебня: нельзя было двигаться с лошадьми, и поляки потащи­ли возы сами. Как дошли они до церкви Климента святого на Пятницкой улице, тут у них завязался жестокий бой с ка­заками. В это время казаки заволнова­лись, видели, что с другой стороны зем­ские люди им не помогают, и стали кри­чать: "Что ж это? Дворяне да дети бояр­ские только смотрят на нас, как мы бьемся да кровь за них проливаем! Они и одеты, и обуты, и накормлены, а мы и голы, и босы, и холодны. Не хотим за них биться".

Тут прибежал к ним келарь Авраамий Палицын и стал уговаривать. "Храб­рые, славные казаки, — говорил он им, — от вас началось доброе дело; вам вся слава и честь, вы первые перетерпели и голод, и холод, и наготу, и раны. Слава о вашей храбрости гремит в далеких землях, на вас вся надежда. Неужели, милые братцы, вы погубите все дело!" Эта речь старца Авраамия Палицына так их привела в чувство, что все закричали:

"Хотим помирать за православную веру! Иди, отче, к нашим в таборы. Умоли их всех идти с нами на неверных!" Палицын перешел назад через реку, пошел в табор к реке Яузе и там застал атаманов, ко­торые пили вино, играли в карты да пес­ни пели. Палицын проговорил им такое горячее слово, что все бросились и кри­чали: "Пойдем, пойдем, не воротимся назад, пока не истребим вконец поляков".

"Вот вам ясак!
– сказал Палицын.
– Кричите: Сергиев! Сергиев! Чудотворец поможет. Вы узрите славу Божию".

Весь табор казацкий поднялся, одни в богатых, золотом шитых, зипунах, другие, босые и оборванные, кидались за Москву-реку и кричали: "Сергиев! Сергиев!"

Тогда Минин сказал Пожарскому: "Князь, дай мне войска, я пойду".

"Бери, сколько хочешь!" - сказал ему князь Димитрий Михайлович Пожарский.

Минин взял с собой людей, перешел реку, ударил на поляков у Крымского двора и сбил их . Тем временем завязался свирепый бой у казаков на Пятницкой улице. Казаки так призывали имя св. Сергия, что их крик покрывал ружей­ные выстрелы. Наконец, поляки не вы­держали, подались и побежали, казаки отрезали у них и потащили к себе че­тыреста возов с запасами. Ходкевич увидел, что все у него пропало, с чем при­шел, и приказал протрубить своим, чтоб уходили к Воробьевым горам . Казаки хотели было преследовать, но воеводы запретили и говорили "Довольно! Двух радостей в один день не бывает!" Как бы после радостей да горя не отведать!"

После этой неудачи ничего не ос­тавалось Ходкевичу, как удалиться от столицы : продовольствия не было ни для тех, что в Кремле сидели, ни для его собственного войска; надобно было идти или по Московской Земле собирать его снова, или уходить совсем из Мос­ковской Земли. 28 августа Ходкевич отошел от Москвы, но, отходя, все-таки успел дать знать осажденным зем­лякам, что воротится скоро, да еще уверял, что король придет скоро . Ход­кевич ушел к Вязьме, послал отряды собирать запасы, а сам дожидался свое­го короля, который в самом деле тогда уже собирался в поход.

Освободившись от литовского вой­ска, русские обступили Китай-город и Кремль. Выкопали глубокий ров, зап­лели плетень в две стены и между стена­ми его насыпали земли. В трех местах построили деревянные высокие туры и на них поставили орудия, из которых палили в город. Трубецкой и Пожар­ский до тех пор стояли разными станами, косились друг на друга, Пожар­ский остерегался казаков и самого их предводителя, но после ухода Ходкевича оба военачальника помирились, и хотя не стали жить в одном таборе, но каждый день съезжались для совета на Трубе. Казаки опять было забурлили, начали требовать большего жалованья и грозили уйти прочь, да еще похвалялись ограбить земских. Дать им жалованье следовало, да казны недоставало. Хоть изо всех городов и земель русских и присылали деньги, но вся Русь была так разорена и до того обнищала, что никакими способами нельзя было из нее выжать многого .Чтоб чем-нибудь успокоить казаков, келарь Авраамий привез им из Троицко-Сергиева монас­тыря в залог церковные облачения, шитые золотом и вышитые жемчугом. Но казаки, как прослушали грамоту от монастыря, которую им привез Ав­раамий вместе с облачениями, до того пришли в умиление, что не взяли за­лога. "Всякие многие беды перетер­пим, — говорили они, — а, не отнявши у врагов Москвы, не отойдем".

15 сентября Пожарский послал к по­лякам письмо. "Ваш гетман, - писал он, - далеко: он ушел в Смоленск и к вам не воротится скоро, а вы пропа­дете с голоду. Королю вашему не до вас теперь, на ваши границы турок на­пал, да и в государстве вашем нестрое­ние. Не губите напрасно душ своих за неправду вашего короля. Сдайтесь! Кто из вас захочет служить у нас, мы тому жалованье положим по его достоинству, а кто захочет в свою землю идти, тех отпустим, да еще и подмогу дадим".

Но тогда над поляками, вместо Гонсевского, который уже уехал домой, начальствовал пан Николай Струсь, че­ловек храбрый, упрямый и заносчивый. Он обнадеживал своих земляков, что вот скоро прибудет к Москве сам король. По его наущению, польские полковники отвечали Пожарскому бранными слова­ми. "Вы, - писали, - москвитяне- са­мый подлейший в свете народ, похожи на сурков только в ямах умеете прятаться, а мы такие храбрецы, что вам никогда не одолеть нас. Мы не закрыва­ем перед вами стен, берите их, коли вам надобно. Вот король придет, так он покарает вас, а тебя, архибунтовщик Пожарский,паче всех".

Прошел сентябрь - помощи не было. Поляки все поджидали то короля, то гетмана. Не приходил к ним ни тот ни другой, и слуха к ним не доходило ни от того, ни от другого . Наступил нестерпимый голод. Переевши всех своих лошадей, стали есть собак, мышей, крыс; грызли разваренную кожу с сапогов, принялись за человеческие тела. Кто умирал, на того голодные броса­лись и пожирали его; кто посильнее, тот повалит слабого и грызет. Русские, узнавши, что неприятель их в таком ужасном положении, стали стеснять их покрепче и 22 октября сделали силь­ный приступ на Китай-город. Голодные поляки не могли обороняться, покинули Китай-город и заперлись в Кремле. Пожарский и Трубецкой вошли в Китай-город с иконою Казанской Богородицы, которая находилась в русском стане, и тогда же дали обещание построить в память сего дня церковь во имя ико­ны Пресвятой Богородицы Казанской, которая и была потом построена и стоит до сих пор. Первое, что увидали рус­ские в Китай-городе, были чаны с чело­веческим мясом.

Взявши Китай-город, русские ок­ружили Кремль, но уже поляки не ду­мали защищаться. Сперва они выпусти­ли русских боярынь и дворянок с деть­ми. А на другой день прислали просить милости и пощады, сдавались военно­пленными, вымаливали себе только жизнь. Пожарский дал от себя обеща­ние, что ни один пленник не погибнет от меча.

24 октября поляки отворили Троиц­кие ворота на Неглинную и стали выпус­кать сначала бояр и дворян . Князь Мстис­лавский, старший по роду из бояр, сос­тавлявших совет, шел впереди всех .Жаль было смотреть на них. Они стали толпою на мосту: не решались двигаться далее. Казаки подняли и ратный шум и крик "Это изменники! Предатели!- кричали казаки - Их надобно всех перебить, а животы их поделить на вой­ско!" Но дворяне и дети боярские го­товились стать грудью за своих зем­ляков, которые не столько по охоте, сколько поневоле должны были слу­жить врагам. Уже между земскими и казаками началась сильная перебран­ка, почти до драки. Бедные бояре все стояли на мосту и ждали своей участи. Но не дошло до драки. Казаки пошу­мели, пошумели и отошли. Пожарский и прочие бояре и дворяне с ним при­няли честно своих земляков и привели в свой стан. Но им нельзя было оста­ваться в Москве. Многие забрали свои семьи да уехали и сидели преимущест­венно по монастырям.

На другой день, 25 октября, рус­ские вступили в Кремль с торжеством. Земское войско собралось возле церк­ви Иоанна Милостивого, на Арбате, а войско Трубецкого за Покровскими воротами. С двух этих концов пошли архимандриты, игумены, священники с крестами, иконами и хоругвями; за ними двигались войска. Оба крестные хода сошлись в Китай-городе на Лоб­ном месте. Впереди духовенства был ар­химандрит Дионисий, приехавший из своей обители нарочно для такого вели­кого торжества веры и Земли Русской. Из ворот, которые теперь называются Спасскими, а тогда назывались Фроловскими, вышло духовенство, сидевшее в Кремле, с галасунским архиеписко­пом Арсением. Духовенство вошло в Кремль, за ним посыпала туда ратная сила, и в Успенском соборе служили благодарственный молебен об избавле­нии царствующего града.

И в Кремле, как и в Китай-городе, русские увидали чаны с человеческим мясом . Они слышали стоны и проклятия умиравших от голода поляков и служивших в польском войске немцев. Все побросали оружие и стояли безмолв­но, ожидая своей участи . Начальника их,

Струся, тотчас заперли в Чудовом монас­тыре. Все имущество поляков взято в казну; отбором распоряжался Минин. Все это отдали казакам в счет жалованья. Пленников послали в таборы и поделили .Одну половину взял Пожарский в зем­ский стан, другую — погнали в казац­кий. Казаки не слишком уважали до­говор и почти всех перебили. Те, которые достались Пожарскому, остались целы. Их погнали в разные города. В Нижнем Новгороде народ хотел перебить плен­ников; и, когда воеводы стали не давать их, народ до того разозлился, что чуть было самим воеводам не досталось. Насилу мать Пожарского уговорила нижегородцев.