Повести древних лет
Шрифт:
После истребления островной засады обе рыбьеголовые лодьи пошли вверх, к пристани. Выше острова река расширялась, нурманны держались подальше от материкового берега, и их нельзя было достать стрелой.
Нурманны опять гребли не спеша, разглядывали Усть-Двинец, пристань и ее защитников.
Помедлив против пристани, обе лодьи ушли вверх версты на две с лишним. Там одна лодья осталась на реке, а другая побежала вниз, к устью, где ждали две большие лодьи.
Время же шло и шло. Летний день долог. От устья тронулись две лодьи, низкая повела большую, с птичьей головой на носу. Самая же большая лодья,
Низкая лодья быстро проскочила мимо пристани, а орлиноголовая приближалась. Над ее высокими бортами не было видно голов гребцов, и весла ходили будто сами собой. Готовясь к бою стрелами, защитники встали за вытащенными на берег расшивами поморян и лодками биарминов.
Рулевая доска на лодье шевелилась без невидимого кормчего. По левому борту корму прикрывал деревянный щит из досок, такой же просмоленный и черный, как вся лодья. Биармины, вызывая нурманнов, закричали изо всей мочи. В кормовом щите что-то мелькало — нурманны глядели в щель.
Карислав послал стрелу в черную доску, другие лучники спустили тетивы, иные стрелы скользнули в весельные дыры, но лодья шла и шла, как железная.
На ее носу сам собой поднялся такой же щит, как на корме.
Лодья подошла уже на половину полета стрелы. Громадная, величиной с барана, орлиная голова косо наставила загнутый клюв на речной берег. Знатная работа, вырезано каждое перышко. Дерево вызолочено. Когда лодья подплыла ближе, стало заметно, что пооблезшая позолота выпестрила орла змеей.
Над щитом, прикрывавшим нос, взметнулся якорь и бухнул в Двину. Что это? Нурманны не пойдут на берег?! Не пойдут. Лодью потащило, якорь взял и тихое течение уложило по борту брошенные гребцами весла. И хоть бы показался один нурманн! Спать они, что ли, пришли? И вверху на воде застыли обе низкие лодьи.
Дружина Карислава перестала попусту метать стрелы, бить в черную лодью было все равно, как в пень или в глину. По двинским протокам рыскали чайки. Что им до поморян, до биарминов, до нурманнов? Бездумные птицы приподнимались над неподвижной лодьей и летели дальше, вверх-вниз, вверх-вниз, поднимаясь и падая с каждым взмахом гнутых крыльев.
Ветерок приносил к берегу тяжкую вонь лодьи; от навязчивого чужого запаха делалось тошно.
Нурманны ждали чего-то, и защитников от тревоги брала усталость. Один, хоть и не хотел спать, невольно зевал, другой ковырял пальцем петлю тетивы. Забыв осторожность, люди вставали на поваленные расшивы и вглядывались, вслушивались.
Громом, что ли, побило нурманнов? Не слыхали грома. Бывалые охотники умели с утра заслышать подвижку морских льдов, которая лишь к полудню приходила на берег, различали, когда с ветки сам собой падал снежный ком и когда его сталкивал зверь, примечали дыхание медведя в берлоге и движение тюленя под поверхностью полыньи. Они прислушивались, не разбирая слов, к тихим разговорам на лодье. Вода плеснет — это из черпальни. Слышится и храп спящего. Нурманны живы и ждут, но чего?
Нижней по Двине, самой большой звериноголовой лодьи не стало видно, она куда-то ушла от входа в устье.
Трое биарминов-кудесников в моржовых доспехах с нашитым китовым усом вышли на обрез пристани и вместе, наставив копья над рекой, прочли Великое Заклятье против Морского Зла:
Ты,Орлиноголовая лодья не отозвалась, не растаяла от Великого Заклятья.
2
Карислав все больше терял власть над своей сборной бездеятельной дружиной.
— Поберегись, — покрикивал он, — придерживайся за расшивами, не выставляйся так!
Уже давно засохла против пристани черная лодья с орлиной головой. Ее пошевеливало течением, слегка поворачивало на якоре. От нечего делать лучшие стрелки воткнули несколько стрел в ременный канат.
— Эй, стой за укрытием! — приказывал Карислав.
Свои поморяне кое-как слушались, а биармины совсем отбились от рук. Их у Карислава почти сто человек, и все они горели великим гневом на нурманнов за неслыханное злодейство, совершенное над родом Расту. Им начало казаться, что пришельцы постоят, постоят и уйдут, не решившись выйти на берег. «Раз нурманны не хотят, боятся идти на берег, следует столкнуть на воду лодки и расшивы и напасть самим», — требовали биармины. «Нельзя, — успокаивал их Карислав, — будем ждать, сюда нурманны приплыли не спать, на воде мы их не возьмем».
…Далеко-далеко будто бы застучал биарминовский бубен. Все сразу затихли и насторожились. Сделался слышен тонкий комариный звон — летом комары стоят жадными тучами на берегах Двины. Через этот такой привычный звон, что его никогда не замечает человеческое ухо, пробивался сухой стук по натянутой коже. Дальний бубен бил к тревоге и будил в сердцах сомнение и тоску. Кариславу вспомнились бубны при первой кровавой встрече с биарминами. К первому бубну прибавились второй и третий. Стучали откуда-то из устья.
Карислава осенило: не напрасно ушла самая большая нурманнская лодья! А не пошли ли нурманны на высадку за устьем, на самом морском берегу, сзади Усть-Двинца? И оттуда же, от взморья что-то затрубило. Звук доходит едва-едва, но понять можно — это рог, и у поморян не такие рога.
Слушают и нурманны, надо быть, и чужие бубны и свой рог. Слушают и смотрят, невидимые, на притихшую дружину. Карислав закричал:
— Готовься, оружайся!
Нурманны как ждали его приказа. На лодье упали дощатые черные щиты, на берег полетели стрелы и камни. Глядя поверх края окованного щита, Карислав видел на лодье густую толпу лучников и пращников.