Повести и рассказы 1848-1852
Шрифт:
— А ведь я помню, как ты меня ночью целовала! — сказала она, покраснев как мак.
Я рыдала.
— Неточка! — прошептала Катя сквозь слезы, — ангел ты мой, я ведь тебя так давно, так давно уж люблю! Знаешь, с которых пор?
— Когда?
— Как папа приказал у тебя прощения просить, тогда как ты за своего папу заступилась, Неточка… Си-ро-точка ты моя! — протянула она, снова осыпая меня поцелуями. Она плакала и смеялась вместе.
— Ах, Катя!
— Ну, что? ну, что?
— Зачем мы так долго… так долго… — и я не договорила.
— Послушай, ты что, думала про меня? — спросила княжна.
— Ах, как много думала, Катя! всё думала, и день и ночь думала.
— И ночью про меня говорила, я слышала.
— Неужели?
— Плакала сколько раз.
— Видишь! Что ж ты всё была такая гордая?
— Я ведь была глупа, Неточка. Это на меня так придет, и кончено. Я всё зла была на тебя.
— За что?
— За то, что сама дурная была. Прежде за то, что ты лучше меня; потом за то, что тебя папа больше любит. А папа добрый человек, Неточка! да?
— Ах, да! — отвечала я со слезами, вспомнив про князя.
— Хороший человек, — серьезно сказала Катя, — да что мне с ним делать? он всё такой… Ну, а потом стала у тебя прощенья просить и чуть не заплакала, и за это опять рассердилась.
— А я-то видела, а я-то видела, что ты плакать хотела.
— Ну, молчи ты, дурочка, плакса такая сама! — крикнула на меня Катя, зажав мне рот рукою. — Слушай, мне очень хотелось любить тебя, а потом вдруг ненавидеть захочется, и так ненавижу, так ненавижу!..
— За что же?
— Да уж я сердита на тебя была. Не знаю за что! А потом я и увидела, что ты без меня жить не можешь, и думаю: вот уж замучу я ее, скверную!
— Ах, Катя!
— Душка моя! — сказала Катя, целуя мне руку. — Ну, а потом я с тобой говорить не хотела, никак не хотела. А помнишь, Фальстафку я гладила?
— Ах ты, бесстрашная!
— Как я тру…си…ла-то, — протянула княжна. — Ты знаешь ли, почему я к нему пошла?
— Почему?
— Да ты смотрела. Когда увидела, что ты смотришь… ах! будь что будет, да и пошла. Испугала я тебя, а? Боялась ты за меня?
— Ужасть!
— Я видела. А уж я-то как рада была, что Фальстафка ушел! Господи, как я трусила потом, как он ушел, чу…до…вище этакое!
И княжна захохотала нервическим смехом; потом вдруг приподняла свою горячую голову и начала пристально глядеть на меня. Слезинки, как жемчужинки, дрожали на ее длинных ресницах.
— Ну, что в тебе есть, что я тебя так полюбила? Ишь, бледненькая, волосы белокуренькие, сама глупенькая, плакса такая, глаза голубенькие, си…ро…точка ты моя!!!
И Катя нагнулась опять без счету целовать меня. Несколько капель ее слез упали на мои щеки. Она была глубоко растрогана.
— Ведь как любила-то тебя, а всё думаю — нет да нет! не скажу ей! И ведь как упрямилась! Чего я боялась, чего я стыдилась тебя! Ведь смотри, как нам теперь хорошо!
— Катя! больно мне как! — сказала я, вся в исступлении от радости. — Душу
— Да, Неточка! Слушай дальше… да, слушай, кто тебя
Неточкой прозвал?
— Мама.
— Ты мне всё про маму расскажешь?
— Всё, всё, — отвечала я с восторгом.
— А куда ты два платка мои дела, с кружевами? а ленту зачем унесла? Ах ты, бесстыдница! Я ведь это знаю.
Я засмеялась и покраснела до слез.
— Нет, думаю: помучу ее, подождет. А иной раз думаю: да я ее вовсе не люблю, я ее терпеть не могу. А ты всё такая кроткая, такая овечка ты моя! А ведь как я боялась, что ты думаешь про меня, что я глупа! Ты умна, Неточка, ведь ты очень умна? а?
— Ну, что ты. Катя! — отвечала я, чуть не обидевшись.
— Нет, ты умна, — сказала Катя решительно и серьезно, — это я знаю. Только раз я утром встала и так тебя полюбила, что ужас! Ты мне во всю ночь снилась. Думаю, я к маме буду проситься и там буду жить. Не хочу я ее любить, не хочу! А на следующую ночь засыпаю и думаю: кабы она пришла, как и в прошлую ночь, а ты и пришла! Ах, как я притворялась, что сплю… Ах, какие мы бесстыдницы, Неточка!
— Да за что ж ты меня всё любить не хотела?
— Так… да что я говорю! ведь я тебя всё любила! всё любила! Уж потом и терпеть не могла; думаю, зацелую я ее когда-нибудь или исщиплю всю до смерти. Вот тебе, глупенькая ты этакая!
И княжна ущипнула меня.
— А помнишь, я тебе башмак подвязывала?
— Помню.
— Помню; хорошо тебе было? Смотрю я на тебя: экая милочка, думаю: дай я ей башмак подвяжу, что она будет думать! Да так мне самой хорошо стало. И ведь, право, хотела поцеловаться с тобою… да и не поцеловала. А потом так смешно стало, так смешно! И всю дорогу, как гуляли вместе, так вот вдруг и хочу захохотать. На тебя смотреть не могу, так смешно. А ведь как я рада была, что ты за меня в темницу пошла!
Пустая комната называлась «темницей».
— А ты струсила?
— Ужас как струсила.
— Да не тому еще рада, что ты на себя сказала, а рада тому была, что ты за меня посидишь! Думаю: плачет она теперь, а я-то ее как люблю! Завтра буду ее так целовать, так целовать! И ведь не жалко, ей-богу, не жалко было тебя, хоть я и поплакала.
— А я-то вот и не плакала, нарочно рада была!
— Не плакала? ах ты злая! — закричала княжна, всасываясь в меня своими губками.
— Катя, Катя! Боже мой, какая ты хорошенькая!
— Не правда ли? Ну, теперь что хочешь со мной, то и делай! Тирань меня, щипли меня! Пожалуйста, ущипни меня! Голубчик мой, ущипни!
— Шалунья!
— Ну, еще что?
— Дурочка…
— А еще?
— А еще поцелуй меня.
И мы целовались, плакали, хохотали; у нас губы распухли от поцелуев.
— Неточка! во-первых, ты всегда будешь ко мне спать приходить. Ты целоваться любишь? И целоваться будем. Потом я не хочу, чтоб ты была такая скучная. Отчего тебе скучно было? Ты мне расскажешь, а?