Повести и Рассказы (сборник)
Шрифт:
В культе творилось невообразимое. Я чуть не умер от боли. Яма была глубокой, и выбраться из нее я не мог. Когда боль немного притихла, я перевалился на спину и минут через пять потерял сознание. Или заснул — я не знаю.
Говорят, они меня долго искали.
Потом началась совсем невообразимая жизнь. Дурацкая игра во взаимное благородство.
Сейчас они на Земле, в Австралии. У них двое детей, девочка и мальчик. Девочка — старшая. Зовут Майя. Маечка. Девять лет. Моя копия. Борис все так же пропадает в разведке, хотя возраст и подпирает. Зофья увлеклась музыкальной критикой.
Время от времени они собираются вместе, и тогда я наношу им визит. Я приезжаю обычно утром, вываливаю в прихожей подарки и, обласканный, направляюсь в комнату, где ждет стол, заставленный экзотическими яствами, нашим с Борисом маленьким пунктиком. Я приезжаю не слишком часто — зачем волновать людей, — да и здоровье мое со временем не становится лучше. Я играю с детьми, болтаю со взрослыми и, в общем, мне хорошо.
Вечером они провожают меня до катера, хозяин которого, мой старый знакомый Анджей Брак, по обыкновению ворчит и демонстративно смотрит на часы. Потом я сбрасываю протез и долго лежу в кресле с закрытыми глазами. В катере грязно и холодно. Брак что-то чинит в пультовой. Скрипы, стук, металлический запах, ругань, гулкий кашель нездорового человека и привычная боль, от которой уже не спасают никакие лекарства. А если вдруг посетит меня мысль из прежних, из сумасшедших, то я сжимаю кулаки и говорю себе:
— Мужчина ты или нет? Хватит.
На Куулу я иду не домой, а к Жозефу. Мы пьем с ним чай и долго говорим одними и теми же словами об одних и тех же вещах. Он до сих пор говорит мне «вы». Наверное, он тоже постарел, но по лицу это, естественно, незаметно.
А Бориса я с тех пор не слышу совсем.
ЛОХНЕСС НА КОНКЕ
Посвящается Алле Корниенко
На Украине, в самой дельте Днепра, есть такая незначительная речушка под названием Конка. Ничего особенного в ней нет, даже и не просите, так себе — камыши, маленькие песчаные пляжики, деревянные лодочные причальчики, разве что иногда где ива заплачет, но вообще-то, если так поглядеть, речка относительно широкая и красивая, потому что все-таки это часть Днепра с его редкими птицами, хуже которых летают только люди и страусы. Никогда и никто не ожидал от этой речки ничего такого сенсационного, но как-то летом Винченцо Степанович Махно, ничего себе человек, промышляющий рыбной ловлей и на ондатр, выловил своей сеткой настоящее чудище.
Ростом оно было примерно так с полвесла, имело хвост рыбий и плавники, только вместо чешуи все тело у него заросло черно-бурой слипшейся шерстью, а морду имело гнусную, хищную и изогнутую, ни на что не похожую, кроме как на вопросительный знак. Только выглядела эта морда жуть какой измученной и несчастной.
Винченцо сидел на банке, кисло смотрел на чудище и задавался себе вопросом, счастье ему привалило или новые неприятности. В счастье он как-то не очень верил, учитывая собственный многолетний опыт. Он подумал про себя, что это сокровище явно сбежало с биостанции, там какая только гадость не водится.
— Ох, блин! — сказало чудище, выпрастываясь из сетки.
Точнее, оно не сказало «ох, блин!», оно выразилось покрепче, об этом заставляет нас заявить необходимость следовать исторической правде, даже если история, как это с историей подозрительно часто случается, полностью вымышлена. Добавим — особенно, если вымышлена.
— Порка Мадонна! — воскликнул в ответ Винченцо, потому что он все-таки был Винченцо, хоть и Махно. Он иногда использовал это выражение взамен повсеместно используемого выражения «Тю!», равно как и вместо других, сходных по смыслу.
Продолжая выпрастываться, чудище с сомнением покосилось на рыбака. А Винченцо, в свою очередь, с сомнением покосился на чудище и еще раз повторил:
— Тю! Та ты шо, и правда говорить можешь?
— Угу, — ответило чудище, все еще выпрастываясь. — Так ты чьто, так и будешь миня в этих путах держать? Или все-таки паможешь ат них избавиться?
«Эге, по-русски. С Москвы или с этой, как ее — мы твярския, — подумал себе Винченцо. — Точно с биостанции».
Тут пришел ему в голову великий поэт Пушкин, поскольку Винченцо как человек начитанный имел к Александру Сергеевичу пристрастие. Пусть там не про Бориса Годунова, но «Рыбака и рыбку» читал. Тогда он посмотрел на чудище с кровожадностью.
— Я зараз тебя съем, гадина ты морская, — сказал он торжественно. — И на базаре продам. За три гривны. Не. За семьдесят копеек.
Чудище скучно вздохнуло:
— Во-первых, речная. А во-вторых, у меня имя есть. Инесса. Для друзей Несси. Только нет у меня друзей.
— А если хочешь, шоб я тебя выпустил, порка Мадонна, зараз мне три желания исполняй, а потом, пожалуйста, сразу в речку!
Несси вздохнула еще скучнее.
— Вообще-то я тебе не рыбка золотая, сам видишь, желаний исполнять не могу. Мне б кто мои исполнил. А какие у тебя желания?
Винченцо задумался. Желание было у него одно — грошей.
— Гроши, — ответил он.
— Этого не могу. У самой нет.
Тогда Винченцо подумал про вечный самогонный аппарат, но с этим делом у него проблем как раз не было, а самогон был. Не было у него также старухи, и даже корыто разбитое отсутствовало. Свои вещи он стирал такой ультразвуковой штучкой под названием «Пчелка», которую ему однажды уже подержанной втюхнули аж за 150 гривен, очень удобно, он так считал. А то, что у него болела от этого голова, так она всегда у него побаливала. Старуху хотел попросить, но опять вспомнил Александра Сергеевича Пушкина. Никакой старухи, никакого разбитого корыта, на фиг ему.
— А тебе самой шо надо? — спросил Винченцо.
Мечтательно и в то же время уныло Несси возвела глаза к небу.
— Печенья. У нас там в Конке с этим очень большие сложности. Я людей ем и печенье. А рыбу не ем, не приучена. А без печенья у меня большое страдание развивается.
И всхлипнула.
Подумал Винченцо и взял ее к себе заместо собаки, собака-то у него сдохла. Печеньем стал кормить, а больше ничем.
И все бы ничего, но тут случилось непредвиденное. Это такая тавтология, ведь случается только непредвиденное, остальное просто происходит. Словом, пришли в хату к Винченцо его любимые детки, черт бы их побрал, — Антон и Никита, деньги им, видите ли, понадобились. А Инесса им вдруг говорит:
— Здравствуйте!
— Тю, — говорит Никита, — Это шо такое?
И Антон ему вторит:
— Та шоб я так жил! Усякую дрянь, папаша мой сраный, тянешь к себе, а об детях не заботишься.
Инесса как-то нехорошо прищурилась и ответила, но уже обращаясь к своему другу, рыбаку Винченцо:
— Вот не надо мне больше печенья, я не только печенье ем.
Ног, в смысле конечностей, у нее, конечно, не было, но при помощи плавников она по суше умела довольно быстро передвигаться. Правда, не настолько быстро — детки убежали, так и не добыв средств на существование, да еще и разнесли по всей Голой Пристани (это рядом было местечко такое под названием Гопри) весть о том, что папаша их совсем с глузду съехал и завел себе чудовище, опасное для проживающих рядом. Милиционер пришел и спрашивает: