Повести и рассказы (сборник)
Шрифт:
Старый Тевка поет песню:
«Два худых человека рядом со мной живут. Два богатых человека. Одного Ивтом звать, другого — Вайтом. Ивт Вайту ухо отрезал. Вайт Ивту палец откусил. Два худых человека смотрят на меня тремя глазами. Ладно, весна скоро придет, река откроется. Я в лодку сяду. К хорошим людям в гости поеду. Торопись, весна, Тевка тебя любит.»
И этого доброго человека «худые» братья подстрелили и сделали инвалидом. «Не думал он, что братья Ивт и Вайт хотели его оставить без ноги Ничего он не сделал им худого.» Лишь сказал как-то братьям Ивту и Вайту, что они жадные люди («Мало ли что сболтнешь сгоряча»). Старый Тевка не может допустить мысли, что братья могли с умыслом искалечить
В рассказе «Пила» с нарочитым бесстрастием повествуется, как местные богатеи Сычуговы заподозрили отца мальчика, от имени которого ведется рассказ, в том, что отец украл у них новую пилу. Сычуговы пытают отца и выспрашивают у него, где пила. «Не о чем мне с вами говорить, — отвечает отец. — Вы хапуги. Ну и хапайте. Амбары у вас большие. Я у вас ничего не брал.»
Г. Гор с суровой правдивостью изобразил противоречия собственнического мира, по-своему отразившиеся в тунгусских селениях. В связи с этим большое место занимает в рассказах и повестях писателя одна из определяющих тем его «северных» произведений — тема глубоких преобразований, которые принесла революция в жизнь его героев.
Особенно широко эта тема советской нови, неодолимо растущей в таежной глуши, развита в повести «Ланжеро». Ланжеро — таким поэтическим именем назвали гиляка. [2] Начинается повесть о нем трагическими сценами. Погибают его мать, сестра и брат. Маленькому Ланжеро говорят, что ветер унес его родных и чуть было не погубил и его самого. Но добрый друг стойбища доктор Иван Павлович дает этим смертям иное объяснение: «Ветер, говоришь, тебя чуть не унес. Это не ветер, а интервенты. О нефти и рыбе помнили, о людях забыли, о вас, гиляках. Не бойся, сейчас есть кому бороться с „ветром“.»
2
Современное название — нивх.
В судьбе юноши, которого Советская власть в буквальном смысле слова спасла от гибели, нашли свое отражение принципы революционного гуманизма. Путь Ланжеро к культуре прослежен Г. Гором убедительно и ярко, но историю русской девушки Нины, которая оказывается воплощением мечтаний юноши, писатель рассказывает бегло и схематично.
Жизнь Ланжеро справедливо представляется Г. Гору типичной. Поэтому в другой книге (о ненецком художнике Константине Панкове) с полным основанием он мог написать: «У народов, еще недавно не имевших письменности, возникла… народная интеллигенция, свои писатели, поэты, художники. Октябрьская революция была величайшим обновлением социального и духовного мира людей.»
Заслуга Г. Гора в том, что он один из первых в советской прозе коснулся этой большой и благородной темы.
Наряду с «северными» рассказами и повестями, писатель почти одновременно работал над произведениями совсем иного плана. Содержанием их стали проблемы философии, эстетики, науки. Для книг этого рода характерны усложненные средства художественного выражения.
Нет никаких сомнений в том, что и вторая линия органична для Г. Гора, которого с юных лет отличало пристальное внимание к науке, философии, живописи. Уже в ранней его книге «Живопись» есть небольшая повесть «Слава». Она отличается некоторой усложненностью построения, парадоксальностью и условностью сюжетных решений. Но вместе с тем в ней обращает на себя внимание зоркость молодого писателя, который сумел почти сорок лет назад угадать драму художника в современном буржуазном мире.
Писатель не отмечает бытовых признаков страны, в которой происходит действие. В этом тоже сказывается особенность повести. Она рассказывает о некой обобщенной стране капиталистического Запада. Художник Андре Шар охвачен тревожным и мучительным беспокойством, он в отчаянии, в нем созрело горячее недовольство своим искусством и всем окружающим его миром, И этот протест он хочет выразить в живописи. В первой работе Шар показал Адама и Еву. Адам был изображен низеньким розовым толстяком на зеленом фоне. Над ним парила лимонно-желтая Ева с громадным лицом на длинной узкой шее, которая была длиннее самой Евы. В следующей серии картин машина изгоняла человека с земли, как бог изгнал Адама и Еву из рая. Третий период, отмечает писатель, был беспредметным в полном смысле слова. Он включил в себя месть Шара «за человека, за человеческий страх, за порабощенное воображение, за тоску», за одиночество, за лица детей в подвалах…
В неистовстве абстрактной живописи Шара автор видит его стремление вернуться к тем временам, когда нашего мира еще попросту не было. «Он возвратил все существующее к… космическому и первоначальному хаосу…»
И, пересматривая свои картины и свою жизнь, художник ощущает свою полную изолированность от людей, от мира. На улице его окружают «современные одинаковые буржуазные города, аскетические, как стены его комнаты». Он приходит к заключению: «Нужно сдвинуть всех людей, всех… с их места, заставить их что-то делать, устыдить их, показать им бессмысленность их жизни и их картин.» И Шар решает, что этого можно достигнуть всякого рода эксцентрическими выходками. Но все остается по-старому. Мало того — самые экстравагантные выдумки Шара, которые, по мысли художника, должны вывести из себя буржуазного обывателя, находят отличный сбыт у этого самого обывателя. В повести фигурирует торговец картинами Моробье. Все, что должно было возмутить Моробье, на самом деле вызвало его восхищение. И он без колебаний покупает самые абстрактные полотна Шара. Художник с ужасом убеждается в бесплодности своего бунта. Дерзкие выпады против буржуазии лишь забавляют всесветного мещанина.
Шару «стало ясно, что его стремление вывести людей из равновесия, подобного сну после сытного обеда, было всего-навсего стремлением к славе. Ему представилось это так отчетливо, точно он поднял самого себя до уровня своих глаз, осмотрел себя с ног до головы и с омерзением бросил.»
Почему же бунт Шара нелеп и бесплоден? Писатель отвечает на этот вопрос четко и ясно. Шар хочет своим творчеством вызвать ужас буржуа. Но что было бы способно вызвать этот ужас? «Призрак пролетарской революции», — это подсказал бы Андре Шару любой подросток из рабочей семьи, если бы Андре Шар стал советоваться с подростком. «Но Андре Шар, — подчеркивает писатель, — всегда советовался только с самим собой, со своей совестью и со своим воображением. Кроме самого себя, он никого не уважал и ни с кем не считался.»
Драма Шара состоит в том, что он, бунтуя против буржуазного миропорядка, остается на почве самого этого миропорядка и не в силах вырваться из его мертвящих объятий. Выступая против Моробье, художник остается слугой и шутом того же скупщика картин.
Писатель уловил, что среди модернистов, наряду с шарлатанами, есть и честные художники, которые стремятся выразить свое мучительное недовольство окружающим миром, но вместе с тем он сумел- обнажить абсолютную бесплодность индивидуалистического бунтарства. Кроме того, Г. Гор еще в ту пору, когда крайности модернизма только начали проявляться, предугадал возникновение наисовременнейшего поп-арта — последней формы распада искусства, когда «картина» состоит из вполне реальных вещей: изуродованных останков автомобиля, консервных банок и самого обычного бытового мусора и хлама.
Самоизоляцию художника от жизни писатель едко высмеял и в рассказе «Стакан». Если Шар заслуживает сочувствия, то живописец, отгородившийся от советской действительности и ушедший в мелкий замкнутый мирок, достоин осуждения. О нем писатель говорит с явным сарказмом: «Ни пули революции и ни снаряды гражданской войны не задели ни его стакана, ни его лысую голову, похожую на стакан.» На очередные выставки он приносил очередное изображение стакана. Картину охотно брали, потому что стакан — это натюрморт, а Широкосмыслов считался «большим мастером натюрморта». И вот среди революционных картин, среди вздыбленных машин и вздутых, как весенняя вода, мускулов; среди знамен и людей появлялось изображение стакана — символ устойчивости, завершенности и обывательского самоустранения от гроз и бурь реальной жизни.