Повести и рассказы (сборник)
Шрифт:
Люди живут далеко в городах. Чедучу там не бывал. Слышал он, что есть такие места, где дома стоят рядом с домами, — сто, а то и больше домов. Окна, а над окнами еще окна, люди, а под людьми еще люди. Нижним людям — потолок, верхним людям — пол. Тех людей, что возле неба живут, Чедучу было жалко. Слишком уж высоко они живут, с громом рядом. Облака, наверно, им соседи.
— В город вы не едете ли? — спрашивал Чедучу, когда у него были гости.
— Едем.
— Верхним людям привет от меня скажите.
Весной нет дорог от Чедучу к людям. Среди людей нет соседей Чедучу. Такой уже Чедучу человек, пришлось ему вековать без соседей. Речка у него
Кричит старый Чедучу речке, будто она глухая:
— Ишь ты! Течешь. Ладно, что возле меня бежишь. Да что с тебя толку? Весной ты людям не дорога.
Весной старый Чедучу подолгу сидит на крыльце, курит, на лес смотрит, на птиц смотрит. Птицам весной в этом краю привольно.
Гольчей спрашивает:
— Люди от нас далеко ли живут?
— Близко от нас людей нету, — говорит Чедучу. — Люди дороги любят. Возле нас дорог нету.
Возле весенней горы зимнее озеро лежит. На озере еще лед, еще волчьи следы, а на другой стороне горы распустились березки.
Гора возле озера будто не гора, а олень. На оленьей спине горы — два камня, будто два брата, один камень другого держит.
Гольчей связывает бревна сыромятными ремнями, отталкивает плот и плывет.
Старый Чедучу кричит в окно:
— Куда плывешь, парень?
— Товарищей проведать.
— Проведай, проведай.
Плывет Гольчей, на рыб смотрит, на хариусов в светлой воде. Река из берегов вышла, а хариусы плавают возле горы между деревьев.
Гольчей поет:
Дялань, дялань-дя…
Дялань, дялань-дя.
Плясать ему хочется. Хариусам тоже в воде плясать хочется. Птицы в воздухе пляшут.
Дялань, дялань-дя.
Дялань, дялань-дя.
Поет Гольчей хариусам, белкам, птицам.
Вот солнышко уже на краю озера сидит, будто утка утят своих караулит.
Гольчей оставляет плот под деревьями, а сам лезет туда, к ветру, к чистому небу, где верхушка дерева шумит. С дерева на дерево, с ветки на ветку прыгает Гольчей, — недаром он товарищ белкам.
Дялань, дялань-дя.
Дялань, дялань-дя.
В дупле старой сосны белка сделала себе дом, натаскала кедровых орехов. Гольчей давно знает эту белку. Мать этой белки он знал. Белка тоже Гольчея знает. Любит она с ним играть.
— Белка, — говорит Гольчей, — маленьких белочек когда принесешь? Осенью тебя убью, однако. Бегать тебе трудно стало, видать, в животе маленьких белочек носишь. Осенью я тебя убью. Желудок твой поджарю. Есть буду тебя, белка.
Поздно уже. Солнце под воду стало прятаться на ночь. Гольчей к тому месту подошел, где плот был привязан. Плота нету. Будто кто-то его отвязал. Может, ветер отвязал, может, река отвязала?
Сидит Гольчей на дереве, на воду смотрит. Везде вода. Направо — река, налево — озеро. Озеро и река вместе сошлись. Хорошо птицам, которые на воде сидеть могут.
— Белка, — говорит Гольчей, — я тебе соседом буду. Придется мне возле твоего дома ночевать.
Старый Чедучу ждет Гольчея. В окно видит — плот Гольчеев плывет, а на плоту Гольчея нету. Пустой плот плывет. Ладно, что не видит босая Мария. Пустой плот к дому все ближе, горе река несет. Не случилось ли чего с внуком?
Старик не верил, чтоб река могла отобрать у него внука. Он жил в старой дружбе с рекой. Гольчей не мог утонуть.
Старый Чедучу садится в лодку, едет внука искать.
В доме осталась босая Мария.
Мария осталась одна, одна осталась, как камушек в траве. Уже вода стала убывать, и река ушла, и озеро отодвинулось, показалась трава, и в траве гладкие, круглые камушки, которые оставила река, а Чедучу и Гольчея не было.
— О-о-э! — кричала Мария, звала.
Гора откликнулась, река отвечала.
— О-о-э! Гольчей! Чедучу! — кричала Мария.
Думала, дед Чедучу услышит, братишка Гольчей вернется.
В большой тайге жила одна.
— О-о-э! — кричала.
Гуси летели. Может быть, они видели Гольчея и Чедучу. Наверно, река их унесла далеко.
Может, и ей сесть в лодку и плыть — вниз по реке, чем здесь плакать.
Босая Мария плакала. В лесу плакала. Горам жаловалась. И, услышав ее плач, в лесу останавливались звери. Лес стоял тихий, а листья словно завяли от ее плача. Словно птица жаловалась она. В лесу становилось душно от ее горя.
Уже пять и еще пять дней прошло, как Чедучу и Гольчей ушли и не вернулись.
Ночью услышала стук босая Мария. Дверь отворилась: старый Чедучу и Гольчей стоят.
— Сплю я, — говорит Мария. — Ишь, сон мне какой снится.
— Нет, однако. Не спишь, — отвечает Чедучу. — Мы сои видели. Кипяти чай. Чай пить будем, сон свой расскажем.
Вот они чай пьют. Смеются.
— Сижу я в лодке, — рассказывает Чедучу. — Голь-чея ищу глазами. Вижу, сидит он на дереве. С белкой играет. «А я думал — на том свете играешь. Искать тебя еду. Садись, парень, греби». Гребем. В сохатиную падь выехали, человека видим. Человек этот нам машет. «Ты, не старый ли Чедучу?» — спрашивает. «А кто же? — говорю я. — Другого Чедучу здесь нету». — «Если ты Чедучу, — говорит он, — садись. На самолете я за тобой прилетел. И парнишку тоже возьму. Дорог к тебе нету. А тебя там хотят видеть, откуда я прилетел. Ну, садись скорей, летим». Когда сели, он нам мягкое дал что-то, вроде мякиша. «Уши, — говорит, — заткните». Я ему говорю: «Сроду я ушей не затыкал. Не буду я затыкать уши». Он смеется. Я летчику кричу: «Земля мне сверху не нравится. Пожалуй, вернись. На земле лучше. Птицу, что ли, ты из меня хочешь сделать?» Кричу, а сам не слышу, что кричу. Ветер уши мне залепил. Во рту у меня ветер. В город мы прилетели. А нас все встречают. «Стало быть, в гости ты к нам приехал», — мне говорят. А я спрашиваю: «К кому? К тебе в гости или к этому, что рядом стоит? Много вас тут, не знаю, в который дом прежде идти». Меня в водяной дом привели, из стен вода бежит горячая и холодная. Под горячий дождик я стал. Смеюсь. Горячая вода меня щекочет, по спине бьет, по груди. Потом в другой дом меня повели, в театр. Женщины в этом доме пляшут. Легкие женщины, юбки на них коротенькие. Я чихнул. Спать мне с дороги захотелось. Уснул я в театре. Просыпаюсь, думаю, во сне я видел горячий дождь, сейчас босую Марию увижу. Лес увижу. Реку, что по острым камням шумит. Смотрю, люди сидят. Мне городские люди говорят: «Едем, Чедучу, спать. Здесь спать нельзя». А сами смеются. Меня в спящий дом привели, в тихий дом. На мягкое что-то положили. Утром ко мне приходят городские люди, просят: «Расскажи нам что-нибудь, Чедучу. Рассказываешь ты, наверно, хорошо. Мы твои слова напечатаем, чтоб тебя все знали. Хороший ты человек, Чедучу». — «Не хвалите, — я им говорю. — Рано хвалите.