Повести и рассказы (сборник)
Шрифт:
— Извиняюсь, — сказал дядя Антон, — нет, уж мы вскипятим самоварчик.
— Мне довольно и чайника.
— Старушка! — крикнул старик.
Из комнаты вышла заспанная чистенькая старушка.
— Познакомьтесь. Извиняюсь.
Дед Антон был знатным бурильщиком, героем дня, о нем ежедневно писала охинская газета «Сахалинский нефтяник». Нина бросила чемодан, сунула дяде Антону щенка и побежала.
Оха! Так вот она какая — Оха!
Жизнь была густая в этом городе. Небо Охи было низкое. А море было так высоко, казалось,
И Нина в тот же день знала, что где, обежала всю Оху. И к вечеру у нее было уже много знакомых. Одни звали ее ехать с собой на полуостров Шмидта сегодня же — уходил катер, другие советовали ехать в Катангли через три дня, туда идет «Глубовик» — кавасаки, третьи приглашали ее ужинать, послушать патефон, четвертые… Но всех не перечтешь.
Вечером Нина никуда не пошла, а села у окна, чтобы написать несколько писем. Одному знакомому она написала письмо, в котором посмеялась над ним. Пусть он больше не присылает таких дурацких телеграмм. Подруге она описала свой полет. Студенту-поэту послала пейзаж «Оха вечером из окна комнаты дяди Антона».
«Полукруглая гора, — писала она. — Лес, небо светло-синее, вечернее, бледно-розоватое. На небе одинокое темно-синее облако. Синее смешивается, входит в розовое. Нежное небо Севера. Лес в полукруге низкий, темно-зеленый.
Дома высокие, узкие, как в американском фильме о дальнем Западе. Ни одного забора! Налево и направо бараки с окнами, похожими на заплаты. Величественные уборные. Пни. Трубы. И вышки, темные, светлые нефтяные вышки.
Выбросьте этот протокол. Я хочу, чтобы вы написали стихи об Охе. Мне кажется, что я сама здесь буду писать стихи или что-нибудь вроде».
Утром Нину разбудил крик паровоза. Она посмотрела в окно. Маленький паровозик пыхтел. В крошечных вагонах сидели японцы, важные, в шлемах и в очках. Паровозик вез их на кайган.
Нина вспомнила про письмо, которое было послано с ней из Москвы начальнику горного округа.
Начальника она встретила возле концессий: низенький, большелицый, краснощекий человек.
— Не скажете ли вы, — спросила Нина, — где живет Подушкин, начальник горного округа, Василий Васильевич?
— Подушкин — это я, — ответил прохожий. — Василий Васильевич вам рад.
И, взяв письмо, он на ходу прочитал его.
— Дипломантка, — сказал он, — как же мне с вами быть? Через несколько дней уходит шхуна «Чайво-Мару». Хотите с японцами? Советская геолого-разведочная партия уехала недавно. Какая жалость! Следующая отправится через месяц, не раньше.
— Я хотела бы раньше. На дипломную работу мне дали год. Два месяца нужно вычесть: дорога.
— Я иду на концессию. Идемте. Я вас представлю господину Хонда, начальнику геолого-разведочного отдела. Если он согласится, я буду рад. Вы будете нам полезны. Разговаривая с ним, обдумывайте свои слова, выбирайте выражения. Вам придется быть не только геологом, но и дипломатом.
— А если я поеду с ними, — спросила Нина, — мне все лето придется выбирать выражения, обдумывать слова?
— Лето? Ну да, — сказал Василий Васильевич. — Разве это много — лето? Я вот уже седьмой год выбираю выражения. Привычка. Даже когда ругаешься с женой, выбираешь слова. Ругань-то и не получается. Взгляните на меня — я грубый, люблю посмеяться, надерзить люблю. Думаете, легко было обтесать себя? Обтесал. И вы тоже обтешите. Дерзить можно. Иногда даже нужно. Но так, чтобы дерзость была внутри. Раскусил фразу — снаружи сладко, а внутри горько.
Они прошли через мостик мимо ожидалки, где сидели японцы и ели рис; Василий Васильевич открыл дверь. Нина вошла в дом, и дом этот был почти Япония.
В кабинете за столом сидел полный японец и улыбался, а также почему-то потирал руки, точно совершил выгодную сделку или ему было холодно. В кабинете было очень тепло, сухо, тепло по-японски. На столе лежали сигары и стоял телефон. Был какой-то незнакомый острый, но приятный запах.
Японец, увидя Василия Васильевича и Нину, встал, поклонился и сел. Нина вошла в комнату очень большими шагами.
Японец вдруг рассмеялся и спросил, смеясь:
— Эта, эта кто?
— Это девушка, — ответил Василий Васильевич.
— Эта какая, эта молодая девушка?
— Да. Это еще не старая девушка.
— Эта, эта пролетарская девушка, эта комсомор?
— Нет, это беспартийная девушка.
— Эта, эта кто девушка — ученик?
— Нет, инженер.
— Эта, эта какой инженер? Хороший? Эта где инженер — на кухне инженер?
— Нет, это инженер-геолог.
Хонда-сан расхохотался.
— Эта девушка имя как есть?
— Нина.
— Нина-сан, инженер-девушка, садитесь. Вы зачем сюда приехали, девушка?
— Я приехала работать.
Нина села.
— Пожалуйста, возьмите, — сказал японец. — Эта, эта вкусно.
Нина взяла предложенный ей апельсин.
— Я к вам с такой просьбой, — сказал Василий Васильевич. — Вы отправляете геолого-разведочную партию в Боатасин. Я хотел просить вас, не может ли поехать с вашей партией эта девушка?
— Это возможно очень. Вы не курите, инженер-девушка-сан? Как ваше имя есть?
— Нина! — ответила громко, чуть не крикнула Нина.
— Нина-сан. Девушка-геолог. Это очень весело. Я буду писать дочери. Моя дочь любит, чтобы было весело. Девушка-инженер.
Он помолчал.
— Эта, эта какая, красивая девушка?
Василий Васильевич встал и раскланялся. Нина встала. Японец кланялся. Кланяясь, он проводил их до дверей.
— Это его манера разговаривать, — сказал Василий Васильевич. — Вы не подумайте. Он плохо знает русский язык.
Краска еще не сошла у Нины с лица. Ноздри ее вздрагивали.