Повести и рассказы
Шрифт:
Моторизованные, щедро снаряженные команды факельщиков рассыпались по городу. К объектам, которые могли загореться не сразу, была подвезена солома. Кроме того, между кварталами все время курсировали машины с горючим. Вспыхнули пожары, загремели взрывы в разных районах города. Наиболее крупных объекты подрывали аммоналом.
Одновременно началась охота на людей. Стреляли без предупреждения в первого попавшегося, кто имел несчастье оказаться в поле зрения — факельщики заметали следы своей преступной работы.
21 сентября на улицах не было видно ни одной живой души. Жители попрятались
И все-таки кто-то в городе руководил народным сопротивлением. Трижды поджигали оккупанты музей, и трижды неизвестные «злоумышленники» тушили огонь. Казалось, все было пусто и безлюдно, но каждое утро в разных районах города оккупанты подбирали на мостовой своих факельщиков-мотоциклистов, валявшихся с размозженными черепами. Во дворы немцы боялись заходить по одному — появлялись лишь целыми командами. Поджигали с опаской, пугливо озираясь вокруг.
Высокий густой дым окутывал город. Земля, дома и даже деревья пропитались зловонным запахом тола и гари. Дышалось с трудом. Ночью на десятки километров было видно, как горит Полтава. Небо над нею казалось жуткой багровой раной. А тем временем по всем дорогам и без дорог шли с востока полки Второго Украинского. С фронтовых аэродромов поднимались эскадрильи, которые вскоре получили наименование Полтавских.
По Коломыцкому шляху, от Чутова, от Искровки на максимальной скорости мчались мощные КВ с десантами. У них было задание с ходу ворваться в город со стороны Южного вокзала и, не задерживаясь, форсировать Ворсклу.
Командиром экипажа одной из первых боевых машин, вошедших в город, был гвардии лейтенант Марко Загорный.
Совхоз «Жовтень» все эти дни жил напряженной, полной тревог жизнью.
Однажды шеф примчался с переводчиком на своей легковой машине и, не заезжая в контору, покатил в поле. Он подъезжал к пахарям и сеяльщикам и, не вылезая из машины, приказывал бросать работу. Разве они не слышат, как гремит за спиной?.. Кажется, впервые за последние годы крестьяне возвращались с поля задолго да захода солнца! Подростки верхом на конях, с радостными выкриками скакали по усадьбе, таская за собой тяжелые катки, словно готовили дорогу сказочным долгожданным гостям.
Под вечер над землями совхоза пролетел немецкий самолет и с бреющего полета поджег скирды сена. В окружающих селах уже рыскали команды факельщиков. В совхозе они еще не появлялись. Шеф заявил в конторе, что он их сюда не пустит. Он не потерпит паники, ибо в последнюю минуту все еще может измениться: он уже ученый, а в случае чего управится и сам — не правда ли?
— Верно, верно, пан шеф, — поддакивали присутствующие.
Разве он не видит, что и пан управляющий, и все рабочие госимения за эти годы привыкли к нему, оценили его заботы, так зачем же ему специальные команды, когда он может отдать любые распоряжения, и они немедленно будут выполнены? Вот живой пример: он приказал бросить работу — и все замерло. Прикажет наоборот — и все оживет. Не так ли?
— Конечно, конечно, — отвечали ему.
Однако
А у совхозных конюшен тем временем сошлись и пахари, и сеятели, и подростки-погонщики выводили коней, разбирали сбрую. Управляющий-агроном вместе с представителем от партизанского отряда стоял возле своей тачанки и раздавал бригадирам наряды, словно это было с утра, а не на ночь глядя. Сеяли всю ночь, пока не зашла луна, и засеяли столько, сколько никогда не успевали за день. На рассвете мальчишки с катками неторопливо возвращались в имение. Кони, утомленные ночной работой, были в мыле, от них валил густой пар. Утром снова приехал шеф с какими-то офицерами, наверное, чинами из сельскохозяйственной комендатуры. Имение будто вымерло.
Мельница остановилась, стояла мастерская, не трещали триеры возле зернохранилища, никто не выехал в поле.
Только ферма еще жила. Захватив из конторы управляющего, шеф прикатил с офицерами на ферму. Не только длинные корпуса, но и весь двор, примыкающий к ним, был забит измученным, ревущим от голода скотом. Животных сгоняли со всех соседних госимений, чтобы отсюда отправить на переправу к Днепру. Блеяли овцы, визжали свиньи, мычали коровы. Теперь тут были не только серо-украинские, но и швицкие, и красностепные, и симменталки.
Шеф приказал управляющему собрать всех рабочих фермы, выделить им в помощь людей из полевых бригад и, не теряя времени, под командой пана зоотехника гнать скот к Днепру. Офицеры подсчитали коров, свиней и овец и записали количество голов в свои блокноты.
Начали созывать рабочих. Свинарки, доярки, чабаны явились послушно, с продуктами в узелках, с палками в руках. Старики вызывались идти хоть на страшный суд, и их послушание в такое тревожное время просто растрогало шефа. Мальчишки сели на коней, девчата отправились пешком. Вскоре стада тучей заполонили степь и побрели на запад, окруженные молодыми энергичными всадниками.
Ферма вымерла, корпуса опустели, управляющий-агроном стоял опечаленный. Шеф с палочкой в руке ходил по пустым корпусам, заглядывал в ясли с остатками корма и горько плакал. Пану шефу было жаль имения. Сколько надежд он возлагал на него!
Вечером машины с офицерами, поднимая за собой пыль, промчались в город, а неподалеку от совхоза, возле хутора Ярового, в глубокой балке спокойно паслись разномастные стада и чабаны с герлыгами прохаживались вокруг них, готовые ждать своих хоть до страшного суда.
Всю ночь в совхозе снова сеяли. В зернохранилище горел свет, и кладовщик по списку раздавал рабочим посевное зерно на сохранение. Женщины разносили его котомками по домам. Шоферы загоняли грузовые автомашины в кукурузу. На складе горючего закапывали в землю бочки с бензином. До самого рассвета никто в совхозе не ложился спать.
А наутро снова прикатил шеф. Он был сильно расстроен и встревожен — грохот пушек слышался совсем рядом, почти за спиной. По большаку мимо совхоза тянулись на запад тесные колонны вражеских машин. Советские снаряды то и дело ложились между ними.