Повести и рассказы
Шрифт:
— А я бы и замуж пошла уже, — помолчав, сказала она, развеселив Лялю своей напускной взрослостью.
— Но ведь тебе еще далеко до совершеннолетия?
— Из моих ровесниц не одна уже свадьбу сыграла… Семейных пока не берут в Германию, так они и давай все жениться. Ой, сколько девчат и хлопцев жизнь себе испортили! Или нелюбимую берет, или за нелюбимого идет, за первого встречного… Не поверите, пятнадцатилетние — и те женятся. Бывает, что вместе зарегистрируются в управе, лишь бы староста ихний знал, а вместе и не живут. И смех и грех!.. Я так не
— А за кого бы ты пошла, Веснянка?
— У меня есть, есть, Ляля! Такой… хороший хлопец. Только вы его не знаете!.. Я и сама тоже как-то… вроде бы не знаю.
— Как же это так?
— А так, вроде вижу и не вижу, снится не снится, чудится не чудится… Вот словно бы иду полем, а вокруг жито, как море, и совхоз наш белеет черепицей, и солнце с неба припекает. И вдруг слышу, зашумело что-то, словно крылья, глядь — орлиные, а это он откуда-то выплывает, летит ко мне… Лето, а он почему-то на лыжах летит, а лыжи на солнце сверкают, как золотые; и палки у него в руках тоже золотые, и машет он ими, как крыльями! Останавливается против меня, смотрит, а потом пальцем меня по носу — щелк! «Ишь, — говорит, — нос как облупился на солнце!..» А я в жито бегу, бегу, колосья шумят за мной, а я думаю: это он гонится, летит, подлетает… Дух у меня перехватывает, бегу дальше, падаю и лежу, не шевелясь… И уже стихло все и никто не гонится… Все в сладком мареве, жито млеет, земля пышет теплом, а я лежу и зубы стискиваю, чтоб не разреветься. И сама не знаю, почему мне хочется плакать…
— Это тебе снилось, Веснянка?
— Нет, это не снилось, это я так… не знаю.
Девушки лежали на спине, глядя на высокие звезды, мерцавшие за окном.
— Почему это так, — начала после паузы Веснянка напевным голосом, — что, когда смотришь на звезды, они начинают как будто притягивать к себе и ты растворяешься в этом мерцании? Почему это? С вами такое бывает? Вы любите звезды?
— Когда была студенткой, я специально изучала их, Веснянка. Вся моя наука была о звездах, о их жизни.
— Разве они живут?
— Живут, живут, Веснянка… Даже если какая-ни-будь угаснет, то все равно живет еще много-много лет… И светит нам…
— Как же это?
— А так… — Ляля умолкла. Через некоторое время она повернулась на бок, лицом к девушке. — Ты не сердись, Веснянка, что я к тебе пристаю… Но все-таки скажи — где же ты прячешь знамя? И что с ним будет — ведь оно там, а ты здесь? Кроме тебя, никто не знает о нем?
— Знают, — уверенно ответила Веснянка. — Я только сначала никому не говорила, на одну себя надеялась… То в земле, то в кожухе хранила… А когда пытались в Германию отправить, трижды убегала из-под автоматов и тогда открылась… Самым надежным. Теперь оно у всех совхозных девчат под охраной.
— Мы хотели его поднять над Полтавой, — призналась Ляля. — На самом высоком доме или на самом высоком дереве в Корпусном саду.
— Вот здорово! — восторженно воскликнула Веснянка. — А разве мы не убежим? Только бы в эшелон попасть, а там я знаю, что надо делать… Наши хлопцы рассказывали: надо
— Убежим, — приглушенным голосом ответила Ляля.
— И Сережка с нами?
— И Сережка…
— Тс-с! — Девушка вдруг насторожилась, привстала и подняла обнаженную руку. — Вы слышите?
— Что такое? — Ляля тоже села и прислушалась.
Веснянка вдруг соскочила на пол и приникнула к полу.
— Идите сюда!..
Ляля, как и она, опустилась на пол и прижала ухо к влажной доске.
— Слышите?
Пол еле уловимо дрожал и гудел, словно глухая басовая струна. Вернее, гудело где-то под ним, в недостижимой глубине. Будто скрытое море глухо волновалось и бурлило в недрах земли.
Ляля мгновенно вскочила на ноги и кинулась к стене. В соседней камере сидел Леня Пузанов. Она начала быстро и нервно выстукивать:
— Гудит, гудит. Слушай, гудит…
Веснянка смотрела на Лялю ошеломленно, не понимая, что она делает.
Вдруг противоположная стена отозвалась таким же лихорадочным стуком.
Стучал Ильевский. Зимой на подпольных занятиях он так и не овладел как следует техникой тюремного перестукивания. Поэтому его трудно было теперь понять. Он очень переживал из-за этого, а товарищи, которые иногда с ним перестукивались, чувствовали себя так, будто разговаривают с заикой.
Сейчас Сережка стучал особенно беспорядочно, и у него выходило только какое-то «ма… ма… ма…».
— Кто это стучит? — спросила Веснянка у Ляли, перебежавшей уже к Сережкиной стене.
— Ильевский.
— Сережка?
Ляля кивнула.
Веснянка изо всех сил забарабанила кулаками в стену, прижалась к ней головой.
Часовой стукнул прикладом в дверь, выругался.
— Сережка! — прижавшись лбом к стене, горячо шептала девушка. — Это я, Марийка, это я!..
— Он тебя слышит, — утешала Ляля Веснянку, беря ее за руку и мягко отстраняя от стены. — Слышит, слышит…
Девушки стояли, взявшись за руки и глядя друг другу в глаза. В длинных сорочках они были похожи сейчас на двух разведчиков в маскхалатах, притаившихся в темноте.
Звезды светлели в высоком небе за решеткой. Густая синева стекол становилась прозрачной. Наступало утро.
А внизу, в глубине, что-то гудело и гудело.
Если бы в эту ночь Ляля могла не только слышать гул, прокатившийся под Полтавой, но и видеть источник этого гула, то увидела бы…
Где-то в России, западнее Нового Оскола, стоят среди ночи стрелковые батальоны, слушая боевой приказ. На темной опушке леса, возле безмолвных тяжелых танков, выстроились молчаливые танковые экипажи. Они тоже слушают боевой приказ.
В лесной тишине послышалось шипение ракет.
В наступление!
Синеет утреннее небо, чистое, как первый рассвет на земле. Лес шумит листвой необычайной красоты и яркости, как первая зелень на земле! Просыпаются птицы, поет весенняя кукушка, и ее звонкий голос слышен на весь мир.