Повести и рассказы
Шрифт:
– Вася, садись сюда!
– закричал он, усевшись наконец на кровати.
– Уж я, братец, право, не знаю, как и начать, с чего!
Оба в радостном волнении смотрели друг на друга.
– Кто она, Вася?
– Артемьевы!..
– произнес Вася расслабленным от счастия голосом.
– Нет?
– Ну, да я тебе уши прожужжал об них, потом замолк, а ты ничего и не приметил. Ах, Аркаша, чего стоило мне скрывать от тебя; да боялся, боялся говорить! Думал, что все расстроится, а я ведь влюблен, Аркаша! Боже мой, боже мой! Видишь ли, вот какая история, - начал он, беспрерывно останавливаясь от волнения, - у ней был жених, еще год назад, да вдруг его командировали куда-то; я и знал его - такой, право, бог с ним! Ну, вот, он и не пишет совсем, запал.
– Вася, как я ни смотрю на тебя, а не верю, ей-богу, как-то не верю, клянусь тебе. Право, мне все что-то кажется... Послушай, как же это ты женишься?.. Как же я не знал, а? Право, Вася, я, уже признаюсь тебе, я сам, брат, думал жениться; а уж как теперь ты женишься, так уж все равно! Ну, будь счастлив, будь счастлив!..
– Брат, теперь так сладко в сердце, так легко на душе...
– сказал Вася, вставая и шагая в волнении по комнате.
– Не правда ли, не правда ли? ведь ты чувствуешь тоже? Мы будем жить бедно, конечно, но счастливы будем: и ведь это не химера, наше счастье-то ведь не из книжки сказано: ведь это на деле счастливы мы будем!..
– Вася, Вася, послушай!
– Что?
– сказал Вася, остановясь перед Аркадием Ивановичем.
– Мне пришла мысль; право, я как-то боюсь и сказать тебе!.. Ты прости меня, ты разреши мои сомнения. Чем же ты жить будешь? Я, знаешь, я в восторге, что ты женишься, конечно, в восторге и владеть собой не могу, но - чем ты жить будешь? а?
– Ах, боже, боже мой! какой ты, Аркаша!
– сказал Вася, в глубоком удивлении смотря на Нефедевича.
– Да что ты в самом деле? Даже старуха, и та двух минут не подумала, когда я ей представил все ясно. Ты спроси, чем они жили? Ведь пятьсот рублей в год на троих: ведь всего-то пенсиону после покойника столько. Жила она, да старуха, да еще братишка, за которого в школу платят из тех же денег, - ведь вот как живут! Ведь это только мы капиталисты с тобой! А у меня, поди-ка ты, в иной год, в хороший, даже семьсот наберется.
– Послушай, Вася; ты меня извини; я, ей-богу, я так ведь, я все только думаю, как бы это не расстроить, - каких же семьсот? только триста...
– Триста!.. А Юлиан Мастакович? забыл?
– Юлиан Мастакович! да ведь это дело, братец, неверное; это не то, что триста рублей верного жалованья, где всякий рубль как друг неизменный. Юлиан Мастакович, конечно, ну, даже великий он человек, я его уважаю, понимаю его, даром что он так высоко стоит, и, ей-богу, люблю его, потому что он тебя любит и тебе за работу дарит, тогда как мог бы не платить, а командировать себе прямо чиновника - но ведь согласись сам, Вася... Послушай еще: я ведь не вздор говорю; я согласен, во всем Петербурге не найдешь такого почерка, как твой почерк, я готов тебе уступить, - не без восторга заключил Нефедевич, - но вдруг, боже сохрани! ты не понравишься, вдруг ты не угодишь ему, вдруг у него дела прекратятся, вдруг он другого возьмет - ну да, наконец, мало ли что может случиться! Ведь Юлиан-то Мастакович был да сплыл, Вася...
– Послушай, Аркаша, ведь этак, пожалуй, над нами сейчас потолок провалится...
– Ну,
– Нет, послушай меня, ты выслушай - видишь что: каким он образом может со мною расстаться... Нет, ты только выслушай, выслушай. Ведь я все исполняю рачительно; ведь он такой добрый, ведь он мне, Аркаша, ведь он мне сегодня дал пятьдесят рублей серебром!
– Неужели, Вася? так тебе награждение?
– Какое награждение! из своего кармана. Говорит: уж ты, брат, пятый месяц денег не получал; хочешь, возьми; спасибо, говорит, тебе, спасибо, доволен... ей-богу! не даром же ты мне, говорит, работаешь - право! так и сказал. У меня слезы полились, Аркаша. Господи боже!
– Послушай, Вася, а ты дописал те бумаги?..
– Нет... еще не дописал.
– Ва...синька! ангел мой! что ты сделал?
– Послушай, Аркадий, ничего, еще два дня сроку, успею...
– Как же ты это так не писал?..
– Ну вот, ну вот! ты с таким убитым видом смотришь, что у меня вся внутренность ворочается, сердце болит! Ну, что ж? ты меня всегда этак убиваешь! Так и закричит: а-а-а!!! Да ты рассуждай; ну, что ж такое? ну, кончу, ей-богу, кончу...
– Что если не кончишь?
– закричал Аркадий, вскочив.
– А он же тебе сегодня дал награждение! Ты же тут женишься... Ай-ай-ай!
– Ничего, ничего, - закричал Шумков, - я сейчас же и сажусь, сию минуту сажусь; ничего!
– Как это ты манкировал, Васютка?
– Ах, Аркаша! ну, мог ли я усидеть? такой ли я был? Да я в канцелярии-то едва сидел; ведь я сердца сносить не мог... Ах! ах! теперь ночь просижу, и завтра ночь просижу, да послезавтра еще, и - докончу!..
– Много осталось?
– Не мешай, ради бога, не мешай, замолчи...
Аркадий Иванович на цыпочках подошел к кровати и уселся; потом вдруг хотел было встать, но потом опять принужден был сесть, вспомнив, что помешать может, хотя и сидеть не мог от волнения: видно было, что его совсем перевернуло известие и первый восторг еще не успел выкипеть в нем. Он взглянул на Шумкова, тот взглянул на него, улыбнулся, погрозил ему пальцем и потом, страшно нахмурив брови (как будто в этом заключалась вся сила и весь успех работы), уставился глазами в бумаги. Казалось, и он тоже еще не пересилил своего волнения, переменял перья, вертелся на стуле, пристроивался, опять принимался писать, но рука его дрожала и отказывалась двигаться.
– Аркаша! Я им говорил об тебе, - закричал он вдруг, как будто только что вспомнил.
– Да?
– закричал Аркадий, - а я только спросить хотел; ну!
– Ну! ах да, я тебе после все расскажу! Вот, ей-богу, сам виноват, а совсем из ума вышло, что не хотел ничего говорить, покамест не напишу четырех листов; да вспомнил про тебя и про них. Я, брат, и писать как-то не могу: все об вас вспоминаю...
– Вася улыбнулся.
Настало молчание.
– Фу! какое скверное перо!
– закричал Шумков, ударив в досаде им по столу. Он взялся за другое.
– Вася! послушай! одно слово...
– Ну! поскорей и в последний раз.
– Много тебе осталось?
– Ах, брат!..
– Вася так поморщился, как будто ничего в свете не было ужаснее и убийственнее такого вопроса.
– Много, ужасно много!
– Знаешь, у меня была идея...
– Что?
– Да нет, уж нет, пиши.
– Ну, что? что?
– Теперь седьмой час, Васюк!
Тут Нефедевич улыбнулся и плутовски подмигнул Васе, но, однако ж, все-таки несколько с робостью, не зная, как примет он это.
– Ну, что ж?
– сказал Вася, бросив совсем писать, смотря ему прямо в глаза и даже побледнев от ожидания.
– Знаешь что?
– Ради бога, что?
– Знаешь что? Ты взволнован, ты много не наработаешь... Постой, постой, постой, постой - вижу, вижу - слушай!
– заговорил Нефедевич, вскочив в восторге с постели и прерывая заговорившего Васю, всеми силами отстраняя возражения.
– Прежде всего нужно успокоиться, нужно с духом собраться, так ли?
– Аркаша! Аркаша!
– закричал Вася, вскочив с кресел.
– Я просижу всю ночь, ей-богу, просижу!