Повести и рассказы
Шрифт:
И вот когда Костя додумал до этого места, тут как раз и случилось. Да такое случилось, чего Костя никак не ожидал.
Уже и берег Горетовки показался впереди, уже и баржи стало видно. Уже близился к концу поход…
Вдруг сразу налетела из-за леса тяжелая низкая туча, закрыла солнце. Потом ослепительным блеском сверкнула молния, и одинокая береза, стоявшая у самой дороги, раскололась пополам и вспыхнула, как свечка, и такой грохот прокатился по полю, что ребята бросились врассыпную, кто куда, в кусты… А потом такой дождь хлынул с неба, что сразу промочил на Косте и панамку, и курточку, и штаны, и полминуты спустя на нем
Он сидел, скорчившись комочком, выглядывал из-под мокрой панамки и смотрел, как ребята напрасно стараются спастись от дождя под редкой листвой кустов. И хоть очень неудобно ему было, и мокро, и холодно, он сидел, не шевелясь и так просидел до тех пор, пока не прошла черная туча, не выглянуло солнце и не сбежались со всех сторон мокрые насквозь ребята.
— А ну, быстро становись! Бегом марш! — скомандовал Константин Георгиевич.
И ребята, продрогшие от дождя и от холодного ветра, весело побежали вперед, шлепая босыми ногами по сверкающим лужам. И Костя тоже бежал, только он бежал очень осторожно, все время глядел под ноги и скоро стал отставать…
Впрочем, и бежать-то осталось совсем недалеко, и минуту спустя самые быстроногие уже добежали до берега и стали раскапывать груду стружек, сваленных под горой. Там, под мокрыми стружками, почерневшими от непогоды, оказались совсем сухие, золотистые стружки. И к тому времени, когда подтянулись к речке тылы похода с ведрами и с кастрюлями, под защитой горы уже сложено было четыре больших костра. Только костры эти не горели, и ребята, сколько ни искали, так и не могли найти ни одной сухой спички.
Были спички у Андрюши Старосада, да так размокли, что у них даже головки расплылись… Были спички у Марины Ореховой, да она, как ударил гром, все растеряла с испугу, а потом все нашла, а спички так и не нашла…
И когда Константин Георгиевич подошел и посмотрел на эти сухие, готовые пылать и греть костры, он тоже полез было в карман, да вспомнил, что отдал спички Косте, и только рукой махнул. А тут и Костя подошел. Подошел, встал и молчит.
— Вот, брат, видишь! — сказал Константин Георгиевич. — Плохо наше дело. Теперь были бы и сухие и сытые, а то будем, голодные да холодные, зубами лязгать, как волки. Не уберегли мы спички…
— А я уберег, кажется… — сказал Костя и протянул Константину Георгиевичу сухой коробок.
Константин Георгиевич посмотрел на Костю, посмотрел на спички, открыл даже коробочку, опять посмотрел на Костю и, наконец, спросил:
— Да как же ты их уберег-то?
— А я коробочку засунул в кружечку, а снизу прикрыл ладошкой. Вот так, — сказал Костя. — Сперва неловко было, у меня кружечка на ремешке висела, а потом я отстегнул, а тогда уж было совсем ничего…
— Эй, костровые, — весело крикнул Константин Георгиевич, — давай разжигай, спички есть! А Костя наш, ребята, молодец, просто золото! Смотрите, какая смекалка!
Минут через пять жарким пламенем пылали высокие костры и пар валил от мокрой одежды ребят. Всем стало тепло и весело, и не верилось, что так недавно все дрожали от холода и не могли придумать, чем разжечь огонь…
А
Только утром, на линейке, вспомнили все это, когда старший вожатый громко, на весь лагерь, произнес:
— Пионер четвертого звена шестого отряда Великанов Костя — на флаг!
И Костя гордой поступью подошел к мачте, и, послушный его маленьким умелым рукам, побежал к вершине мачты алый пионерский флаг.
А с двух сторон дробным громом гремели барабаны, и горны звонко пели о том, что даже самый маленький пионер может сделать большое дело.
Рассказ учителя
Лето я провел на каспийских промыслах и теперь на попутном катере возвращался с моря. Жестокий шторм, бушевавший четверо суток, стих, и с ночи стоял полный штиль.
Пробираясь протоками волжской дельты, мы все утро любовались сочной зеленью берегов, а в полдень, распрощавшись с попутчиками, я сошел с катера и по раскаленной солнцем земле зашагал к пристани.
Тут, в знойном мареве, стоявшем над рекой, показалась корма уходящего парохода. Я прибавил шагу, но сразу понял, что спешить уже некуда, сбросил с плеча тяжелый вещевой мешок и устроился в тени могучего осокоря, чтобы обдумать свое положение.
Следующий пароход — так значилось в расписании — придет через сорок восемь часов. Невеселое дело — скучать двое суток. Но «нет худа без добра»: мне давно хотелось выкроить денек-другой, чтобы побродить по лабиринту узких проток волжской дельты.
Буханка хлеба, соль, спички, табак, пара лесок с крючками, полог от комаров — все это было в моем мешке, и, не раздумывая больше, я пошел добывать лодку.
А час спустя на маленьком остроносом куласе я уже плыл по узкой протоке, все глубже и глубже забираясь в глушь прикаспийских джунглей.
Узловатые, кривые ветлы с пышными кронами молча стояли по сторонам. В две шеренги, как на параде, выстроились вдоль берегов высокие густые камыши. Беззвучно парили коршуны в синей вышине, беззвучно вышагивали по отмелям серые цапли… Удивительная, неправдоподобная тишина царила вокруг. И только весла поскрипывали и всплескивали, погружаясь в неглубокую теплую воду, заросшую широкими красноватыми листьями водяного ореха. Листья нехотя расступались, пропуская кулас, но тут же сходились вновь и плотно затягивали водную дорожку за кормой.
Так, лениво шевеля веслами, я плыл, медленно продвигаясь вперед. Вдруг вечерний бриз прошумел в камышах и напомнил мне, что пора подумать о ночевке.
Я приналег на весла. Вода забурлила вдоль бортов. Один за другим оставались за кормой заливы, мыски… Наконец я облюбовал круглый, как курган, островок, заросший деревьями, и направился прямо к нему. Выбирая, куда бы лучше пристать, я заметил, что островок уже занят: у подножия высокой ветлы дымился костер.