Повести и рассказы
Шрифт:
– А когда мы пойдем искать оленей? – спросил Сережа нетерпеливо.
– В другой раз, – рассеянно отозвался папа.
– Но вы же обещали! – Голос у мальчика задрожал, глазам стало горячо, и он сделался похожим на свою вспыльчивую и прекрасную во гневе маму, так что Макаров невольно подивился этому сходству.
– Знаешь, малыш, оленей очень трудно найти, – стал виновато объяснять Илья. – Они же дикие. Их можно увидеть, если только очень повезет.
– Зачем же вы тогда… – Сережа недоговорил, обиженно опустил голову и отошел в сторону.
Недовольные друг другом, трое скупо перекусили на берегу моря, посидели на
Маленький путник еле шел и то и дело принимался хныкать, тогда папа его ругал, грозился отправить домой к маме, и хотя Сережа хорошо понимал всю бессмысленность этой угрозы, на время замолкал. На летном поле возле поселка не осталось ни одного самолетика, последние километры давались тяжело; иногда между идущими завязывался и снова затухал вялый разговор, медленно смеркалось, в спину светила луна, и три фигуры отбрасывали длинные прямые тени, становилось холодно, и было беспокойно на душе оттого, что они оставили на весь день лагерь без призора и туда мог зайти чужой человек.
Но на стоянке было тихо. Аккуратная фиолетовая шатровая палатка стояла одна среди сосен, рядом чернело кострище, укрытые пленкой, лежали нетронутые продукты, чисто вымытые тарелки, котелки, бутылки с пресной водой и кучка сухих дров на растопку. Все было покойным и мирным, разумно организованным и продуманным; они скоро развели костер, разогрели вчерашнюю, за сутки настоявшуюся и необыкновенно вкусную уху, подобрели, размякли, а потом подкинули еще дров и, лежа возле огня, пили чай, таращились на луну, которая заливала весь берег, подсвечивала и двигала воду.
Сережа давно уснул, в этот вечер он не капризничал и не просился подольше побыть у костра, не говорил, что ему страшно оставаться одному в палатке, а двое сидели очень долго, вспоминали прошлые походы, друзей, которые все реже и реже с ними ходили и занимались более важными и серьезными делами; не злоупотребляя, как накануне, пили за их здоровье и успехи, подкидывали в костер новые дрова, обнаружили звонкое эхо на том берегу залива и, словно дети, его дразнили. Павел жалел, что многое упустил и не увидел в молодости и вместо того, чтобы начать ездить с не знающим возраста, ничем не обремененным, по-юношески бескомпромиссным и ревностным Поддубным, уже тогда был примерным и чересчур послушным студентом, общественником и даже старостой группы, ходил на все лекции, готовился к семинарам, конспектировал ученые книги, рано женился, поступил в аспирантуру и защитил диссертацию, что ему вовсе не пригодилось в дальнейшем, а пришлось заниматься совершенно другими, неинтересными, хотя и достаточно прибыльными вещами, и вообще в его жизни странно поменялись юность и зрелость.
Мысль эта показалась ему чрезвычайно глубокой, и, уже лежа в палатке, он хотел подольше на ней задержаться и думал о том, сколько совершил бессмысленных, зряшных поступков и как было бы хорошо, если бы у его сына жизнь сложилась иначе, хотя жаловаться Макарову, в сущности, было не на что, все у него было, и жил он гораздо лучше, интереснее и устроеннее, чем его родители, покупал интересные книги, много ездил по свету и ни в чем себе не отказывал – а вот что ждет Сережу, что будет завтра с его домом, с этим островом, со всей похожей на выстроенную среди моря дамбу, изогнутой страной, не знает никто.
Он очень любил такие возвышенные размышления и сравнения,
8
Ему не снилось никаких снов – сны снились его сыну, и оказалось Сережино сновидение ярким, долгим и сильным. В нем было много света, воздуха и больших крикливых птиц, которые кружились над землей и водой, а по земле бегали серые пушистые звери, клонились и качались деревья, и со знакомыми мальчиком и девочкой Сережа шел сквозь высокий и редкий лес.
В этом лесу больше не было никого из людей – ни папы, ни крестного, ни машин, только трое детей на пустынной дороге, и двигались они легко и стремительно, едва касаясь ногами земли, так что можно было подумать летят.
«Куда мы идем?» – спрашивал Сережа.
«В поход вокруг большого острова».
«А надолго?»
«На три дня».
«У-я! Здорово как!»
Вдали показались небольшие, некрасивые дома, лодки, рыбацкие сети, тони, сохнущие на ветру длинные зеленые и фиолетовые водоросли, и девочка шепотом сказала:
«Тсс, туда не пойдем».
«Там тоже была тюрьма?» – испугался Сережа.
«Нет, просто плохие дядьки живут».
Незаметно они прошли мимо поселка, мимо нетронутого леса с долгими соснами, которые шумели в вышине на фоне синего неба и облаков, так что шум их мешался с прибоем, и оказались на берегу моря. Все было здесь совершенно иным, чем в заливе. По морю плавали дельфины, тюлени и морские зайцы, Сережа видел в воде множество рыб, будто оказался возле громадного аквариума, а в проливе между их берегом и соседним лесистым и холмистым красивым островом шел белый нарядный катер, на котором стояли на палубе важные епископы в светлых ризах, простые монахи, приходские священники, женщины в белых платках, и все они пели.
Солнце освещало катер и отражалось в сверкающих одеждах и наперсных крестах.
«“Святитель Николай” на Анзер паломников везет», – пояснил мальчик со знанием дела.
«На А-анзер, – протянул Сережа. – А мы где?»
«На Печаке», – сказала девочка.
«Но ведь “Печак” – корабль, – удивился Сережа, – корабль со злым капитаном?»
«Печак – это мыс, а в его честь назвали корабль. И капитан совсем не злой. Я его знаю».
«Мы вовсе ни на каком не на Печаке, – возразил мальчик и поглядел на Сережу и сестру снисходительно. – Печак – на юге, а мы на севере».
«На юге – Толстик», – произнесла девочка неуверенно.
«Толстик! Ха-ха-ха!» – Сережа даже засмеялся от удовольствия.
«Нет, Печак!»
«Не спорь со мной, я старше».
«Воображала!»
«Это ты воображала! Подумаешь, он живет в Ленинграде».
«И вы тоже спорите».
«Олени! – воскликнула девочка и подпрыгнула. – Смотрите, настоящие олени!»
«Где?»
Олени шли вдоль морского берега, поднимая головы с ветвистыми рогами и чутко прислушиваясь; брат с сестрой, забыв о ссоре, побежали навстречу, и Сережа бросился вслед за ними, но вдруг ему захотелось в туалет по-маленькому.