Повести и рассказы
Шрифт:
— С детства мечтал быть снайпером. У меня ведь, братишка, и значок где-то валяется. «Ворошиловский стрелок». Получил в шестнадцать лет, как раз перед войной… но снайперы нужны на позиционном фронте, а не как у нас… вперед, билад, по костям и кровавым лужам, а потом — обратно, билад, по таким же костям… Рано Жуков отказался от усов.
Не по таланту. Ладно, это тебе ни к чему. Расти усы.
3
И я стал растить усы.
Намазав мылом, я скреб тайком
И когда дядя Саша приехал в следующий раз в наше село, — время приезда снова совпало с летними каникулами в школе, — «ворошиловский стрелок» обнял меня, всмотрелся и восхищенно вскликнул:
— Эт-то совсем другое дело! Посмотри, Алечка!
Тетя Аля только улыбнулась: мальчишки есть мальчишки. Она врач, я случайно подслушал, она сказала, успокаивая мою маму: уныние укорачивает жизнь, веселый характер удлиняет. Надо всему радоваться, сказала она. Растет твой сын? Растет. А мог бы карликом остаться, в цирке выступать (это у нее шутка).
Мой же отец хмуро покосился на меня, но, занятый мыслями о производительности труда в колхозе, ничего, кажется, не увидел и не понял. Лысый, тяжелый, в майке, он с отвращением косился за окно: там не вовремя лил дождь. Мать же стряпала шаньги, мазала куриной кисточкой поверху маслом с желтком, жарила да напевала, — она любила гостей. И особенно гостей забавных, таких как дядя Саша с тетей Алей.
Поддавшись общему настроению, я в шутку назвал тетю Альфию тетей Альфой. Она засмеялась, но предупредила:
— Не называй больше так.
— Почему-у? — удивился я. — Альфа — первая буква алфавита.
— Знаю. Но так овчарок у них на службе называют. — Она кивнула на мужа. — А мы ж, женщины, птички, правда, Шаех?
Отмахнувшись (помешала), быстро проговорив:
— Да, да, да, птички, бабочки золотокрылые! Это верно! — усатый гость продолжал рассказывать мне и моей маме, подпрыгивая на стуле, как в седле: — Клянусь, я прыгнул прямо в таз! А ведь парашют ветром несет… тут надо управлять… Это тебе не на санках тормозить — правой-левой ногой…
Мама спросила:
— С какой высоты ты прыгал, Шаех?
— Из-за облаков. Прямо в таз обеими ногами! Аля свидетель.
Тетя Аля, слушая рассказы мужа, в этот приезд ни в чем его не упрекала, только ласково помаргивала мне, но нынче мне почудилась в ее улыбке, в ее глазах печаль. И причина излишней говорливости дяди Саши и печали его жены вскоре обнажилась.
— Молодежь! — вдруг воскликнул мой отец. Так просыпается лысый валун в грозу, сверкая зубами. — Не хочет оставаться в колхозе! Не хочет!
Молодец твой Булат, строит, ездит.
— Строит, ездит?.. — вдруг переменившись в лице, переспросил дядя
— Как вор?.. — отец и мать недоуменно уставились на родственника.
Тетя Аля махнула рукой и заплакала.
Я первый раз ее видел плачущей.
Скрежеща зубами, матерясь не впрямую, а эвфемизмами, которые в другом случае показались бы забавными, но не сейчас, дядя Саша рассказал, как опустился его сын.
— Связался с плохой, хой-хой, женщиной… пьянчушка, истинно чушка… где-то что-то украли, под суд попали… теперь сидит… на письма не отвечает, как будто мы виноваты. Он рос, екарный Истос, неженкой. Альфия, на фига, слишком его нянчила. А вот из твоего сына… — вдруг дядя Саша повернулся ко мне и больно вцепился в мои плечи своими клешнями, — я сделаю мужчину. А ну пойдем!
Под горячую руку он меня едва ли не вытолкнул во двор.
Мы прошли в тень сарая. Здесь между березой и вкопанным столбом имелся турник, сооруженный дядей еще в прошлый приезд. Перекладиной служил обычный лом.
В прошлый раз я подтянулся двенадцать раз. Непременным условием для зачета было не гримасничать. Подтягиваться со спокойным лицом. Как только я начинал кривить губы, выпячивать подбородок, дядя Саша кричал:
— Все! Аллес!
На этот раз я подтянулся семнадцать раз. На восемнадцатый, видимо, слишком сжал губы.
— Эх ты! — буркнул гость. — Давай я.
И как автомат, в свои немолодые годы, показал сорок подъемов.
Спрыгнул, сплюнул:
— Я еще могу… но хватит. Альфия будет ругаться. Пойдем гири качать.
Гиря в два пуда покоилась в сенях, в темном углу, слева от двери в чулан, рядом с огромным тулупом отца, свисавшим до полу на крюке (обычный гвоздь не выдерживал).
Гирю я смог поднять только три раза, не кривя лицо.
— Эх ты!.. — горячился дядя Саша, внимательно смотревший на меня в сумерках сеней. — А еще усы растишь. Смотри на меня…
Несколько раз быстро и легко вознеся гирю над головой, он вдруг сжалился над племянником.
— Ладно. Хорошо. Наберешь мускулатуры в армии, будешь как цветочком размахивать. Но прежде всего мужчина должен уметь метко стрелять. — И с невысказанным смыслом, прищурясь, посмотрел на меня. — Ты понял?
Женщины это любят. Понял?
Я смутился, кивнул.
— Завтра поедем в райцентр, постреляем в тире. Я тебе покажу, как надо стрелять.
В этот приезд дядя Саша почему-то не взял с собой мелкокалиберку.
Позже тетя Альфия расскажет, что, получив письмо от сына, он схватил свою «тозовку», заорал, что сейчас же полетит в Омск и застрелит Булата, опозорившего род, а когда тетя хотела вырвать у него ружье, он его с хрустом переломил через колено — и швырнул в угол… и заплакал, что с ним редко бывало, и рухнул на диван и пролежал до следующего утра…