Повести и рассказы
Шрифт:
— Слушай, ну куда ты лезешь? Ты что, маленький? Проверку прошел — и говори спасибо!.. Механик — это же комсостав, вторая фигура на судне за капитаном, неужели ты не понимаешь, что нельзя им теперь тебя допустить… И не суйся ты сейчас на глаза… В пенсии тебе не отказывают… Ну, маленькая, ну, я понимаю. Ах, черт! обидно, конечно, но что делать? Я за тебя все начальство облазил, просил, чтобы тебя к нам послали… Не век же, поди, такое будет…
Покосился на Матвея, хмуро, с опаской:
— И послушай моего совета, очень-то не распускайся, теперь тебе каждое лыко в строку будет…
И, помолчав, сказал слова, смысл которых
— Вот и капитана Третьякова бог нашел. Отливаются, видно, коту мышкины слезы.
От конторы до дома Матвей шел больше трех часов. Опомнился на окраине поселка, на берегу, откуда — весь затон как на ладони. Сотни впаянных в лед пароходов, буксиров, барж, паузков… Милый диковинный городок с улицами, переулками… Ох, но ведь была же проверка, пересмотрели все от начала и до конца… Люди доказали, что ни в чем он не виновен… За что же теперь-то такое?
Забрел в тихий, безмолвный парк. Посидел, смахнув снег со старой промерзшей скамьи. Здесь, на этой скамье, пять лет назад, в первый раз поцеловал Лидию. Как же ей-то он теперь расскажет про такую беду? А отец? Матвей замычал и, растирая сведенную судорогой щеку, побрел по заснеженной тропинке к выходу из парка. Выходит, не только здоровья, а кое-чего и подороже лишила его война.
Только теперь Матвею стало понятно, почему так переменился за последнее время отец, почему так подавлены братья.
Наверное, отец и Семен хлопотали за него, а им объяснили, что не ходить больше Матвею в механиках. И почему не ходить…
Нелегко отцу такое пережить: он и братья знают, что не заслужил Матвей такой обиды. Переживают, мучаются за него…
Ничего, батя! Ничего, братишки, за меня вы не бойтесь! Я выстою, лишь бы вы рядом были.
Пока отец молчит — и Матвей решил разговора не заводить, а тем временем разведать насчет работенки. Пока можно в цехе на ремонте послесарить, а дальше видно будет. Мотористом или масленщиком на буксир, поди, возьмут, масленку-то не побоятся доверить? Совпало так, что в эти же трудные дни Матвея два раза повестками вызывали как свидетеля. Понадобился он для дачи показаний по делу своего однополчанина, возвратившегося из плена. Несколько месяцев находился он с Матвеем в одном лагере, и бежали они тоже вместе.
А по поселку пошел слушок, что Матвей-то Третьяков, оказывается, «под комендатурой». Вот таскают его в органы на допросы и на работу брать не разрешают. И папашенька знатный помочь не может ничем.
Все эти слухи приносила Лидия: ходила она теперь с опухшим от слез лицом. Несчастная, подурневшая. Утешать ее Матвей не пытался: она слов его слушать не хотела.
Однажды вечером, проходя через прихожую, Матвей, случайно услышал, как Семен, умываясь в кухне, тихо, сквозь зубы рассказывал отцу:
— …а он, сука такая, ухмыляется: «Настоящие-то, — говорит, — патриоты стрелялись, чтобы в руки врага не попасть, а уж если по ранению попадали в плен, так бежали с лагерей в партизаны, а не сидели, не ждали, когда наши придут да освободят!»
Матвея долго трясло, он не решился выйти к ужину, чтобы не увидать подавленных хмурых лиц отца и братьев. Одичав от одиночества и тоски, он тихонько пробрался через прихожую и пошел со двора. Настоящего друга, к которому можно было бы пойти с такой бедой, у Матвея не было. Побродив по улицам и окончательно продрогнув, он зашел в пристанскую
Там его, пьяненького и ослабевшего, подобрал и увел к себе капитан с буксира «Иртыш» Прошунин Василий Иванович.
На другой день оживший и повеселевший Матвей за ужином порадовал семейных, что Василий Иванович оформил его на «Иртыш» мотористом. Механиком на «Иртыш» идет парнишка, салага, первой навигации, так что Матвей только числиться будет мотористом, а фактически… Матвей оживленно взглянул на отца и осекся… Он не учел того, что Третьякову не пристало ишачить в цеху наравне с какими-то слесарями, тем более не положено Третьякову плавать на энтом… «Иртыше», под командой Васьки Прошунина. Васька-гад и берет-то Матвея ради того только, чтобы унизить его отца — Егора Игнатьевича Третьякова.
Все это Егор Игнатьевич, поигрывая желваками на скулах, но не повышая голоса, разъяснил Матвею. И потом, после тяжелой нехорошей паузы, сказал, что придется, видимо, Матвею побыстрее из поселка уехать. Другого выхода нет. Матвей растерянно смотрел на отца, на братьев.
Почему же ребята-то молчат? Неужели такое можно всерьез?
— Куда же я из дома поеду?
— Да придется, видно, подале куда. Туда, где нашу фамилию не знают. Где людям все равно: Третьяков ты али, скажем, какой-нибудь Сидоров. Лучше всего, конечно, тебе податься на низ. Там не разбираются, кого хошь берут. Опять же платят там хорошо. Надбавки разные и подъемные дают… — спокойно пояснил отец. — Лидия пущай пока у нас поживет, пока ты на новом месте не устроишься. Деньжонками на дорогу и на первое прожитье мы с Семеном тебя снабдим. Ну, опять же и пенсия у тебя… А здесь оставаться тебе никак невозможно. Конечно, у нас отец за сына или за брата не отвечают, но тем не менее нам из-за тебя любой паразит чуть ли в глаза не плюет. И ведь, между прочим, сам ты виноват. Никто тебя на работу не гнал, вот весна скоро, копался бы с матерью в огороде, сено, дрова — хватало бы в хозяйстве работы, и никому дела нет — инвалид Отечественной войны… А ты лезешь людям на глаза… механик!
Тут уже Матвей понял, что отъезд его — дело решенное, обговоренное и с братьями, и с Лидией. Понял и испугался до дрожи, до холодного пота.
— Ты что же, не веришь мне? — спросил он, дергая щекой.
— Не мне тебя судить! — строго оборвал отец. — Военный суд тебя оправдал, значит, вины твоей перед партией и правительством нет. Но на чужой роток не накинешь платок. Я не могу допускать, чтобы фамилию мою всякий марал, а также и ребята не обязаны через тебя страдать. Со временем, может, забудется, встанешь на ноги, утвердишься и вернешься…
Впервые в жизни Матвей ослушался отца. Он не уехал, не мог он представить себе жизни где-то в другом месте, с чужими людьми. Он так натосковался о доме, о семье… Он просто не успел еще отогреться у родной печки… И почему он должен бежать из родного дома? За что?
Матвей не уехал и, стараясь не замечать холодного молчания отца, работал на «Иртыше», готовя машины к навигации.
По счастью, до выхода флота из затона оставались считанные дни.
Матвею казалось, что за лето, пока они все будут в плавании, отец и Семен в чем-то обязательно разберутся, что-то такое поймут, и когда осенью семья соберется под родной крышей, — все будет забыто и вернется прежняя добрая жизнь.