Повести моей жизни. Том 1
Шрифт:
— Маме не слышно, — сказала Лиза Дурново, заметив мой вопросительный взгляд. — Окно около нее открыто, и шум с улицы не прекращается ни на минуту. Она знает мои взгляды и сначала не хотела, чтобы я имела своих знакомых, но я сказала, что убегу из дому, если мне не будут давать видеть людей одних со мною мнений. Она испугалась и уступила.
Взглянув по направлению к окну, я заметил, что хотя ее мать и сидела к нам почти затылком, но не спускала с нас глаз через зеркало. Ее отражение смотрело теперь оттуда прямо на меня и вызывало во мне чувство неловкости.
Лиза Дурново вновь возобновила наш тихий разговор.
— Мне очень хотелось бы видеть вас в рабочем платье. Где вы переодеваетесь, когда ходите к рабочим? Ведь прислуга и дворники могут заметить и донести. Приходите переодеваться к нам. У нас в коридоре есть дверь в комнату, где стоят разные ненужные вещи, и никто туда никогда не входит. В обыкновенном платье вы будете входить и уходить с парадного подъезда, а
Идея эта мне понравилась, хотя я и опасался мамаши. Мне очень хотелось показаться Лизе Дурново в рабочем костюме, и потому я ответил:
— Я завтра ухожу на несколько недель в народ, и если это удобно, переоденусь у вас.
— Хорошо! Моя горничная очень меня любит и не выдаст. Я ее пошлю сегодня же к Армфельдам. Отдайте ей ваше рабочее платье в узелке и книги для народа. А завтра... когда вы придете переодеваться?
— В два часа дня. Затем я отправлюсь пешком, сяду в курский поезд и буду ходить в виде рабочего по Курской и Воронежской губерниям.
— А потом, когда возвратитесь, можете прийти прямо ко мне черным ходом. А выйдете, переодевшись, опять по парадной лестнице! — улыбаясь, прибавила она.
3. Путешествие в народ из губернаторского дома
Ровно в два часа я был снова в губернаторской гостиной. Сейчас же явилась туда и Лиза.
— Пойдемте скорее, — сказала она. — Я боюсь, что опять войдет мама и тогда будет неудобно переодеваться.
Она повела меня в коридор и в свою комнату-склад, где под запасными кроватями лежал мой мешок для путешествия.
— Вы долго будете переодеваться?
— Нет. В три минуты буду готов.
— Так я вам стукну в дверь два раза пальцем через три минуты, если можно будет выходить. А то ждите, пока не дам сигнала, — и она ушла в коридор, затворив осторожно дверь.
Я подошел было к двери, чтобы закрыть ее изнутри, но там не было ни ключа, ни задвижки. Я живо начал переодеваться, но не прошло и двух минут, как по коридору послышались легкие шаги, дверь в мою комнату быстро распахнулась, и в ней на мгновение появилась ее мать, уже известная читателю наблюдательница через зеркало. Увидев меня в полном дезабилье, она тотчас же закрыла дверь, послышались ее дальнейшие быстрые шаги, затем какие-то оживленные женские голоса, стук затворившейся двери, и все стихло...
Можно себе представить, каково было мое положение. Что мне делать? — Окончить мое переодевание рабочим или опять надеть свое платье? Инстинкт подсказал мне окончание начатого, так как иначе нельзя будет объяснить, зачем я попал сюда. И вот я вмиг превратился в рабочего и перебросил за плечо свой путевой мешок.
Прошло несколько томительных минут, затем что-то скрипнуло в коридоре, и раздались два тихих удара в мою дверь. Я живо отворил ее и предстал перед смущенной Лизой.
— Это ужасно, — сказала она. — Мама опять почуяла, что вы пришли, и, не найдя нас в гостиной, вошла в коридор, когда я стояла в другом его конце, и по пути нарочно заглянула в эту комнату, в которой целый год не бывала. Она говорит, что все вышло случайно, но я ей сказала решительно, что непременно убегу из дому, если за мной и за моими друзьями будут так следить! И вот увидите, я убегу, если она расскажет дяде или сделает еще раз что-нибудь подобное! — воскликнула она с отчаянием. — Ну а теперь пойдемте на черную лестницу, где нам удобнее будет разговаривать.
Мы вышли и стали в полутьме на площадке.
— Итак, непременно приходите обратно ко мне же. Ваше платье будет ждать вас здесь. Вызовете меня через кухню. А мамы не опасайтесь, она больше всего боится, что я убегу из дому и тоже пойду в народ.
Мы дружески распрощались, и она, несколько успокоившись, внимательно, с интересом осмотрела меня в виде рабочего.
Я вышел в переулок и пошел, затерявшись в серой толпе рабочего народа, по направлению к Курскому вокзалу.
В душе было беспокойно. Я чувствовал, что, несмотря на возникшую во мне большую симпатию к Лизе Дурново, я не буду в состоянии приходить в ее дом, чтоб чувствовать вновь на себе наблюдательный и недружелюбный взгляд ее мамы и вспоминать, как она застала меня переодевающимся в комнате.
«Нет! — думалось мне. — Лучше провалиться сквозь землю! А с Лизой надо будет назначать свидания у Армфельдов или где она сама укажет, но только не в губернаторском доме».
Однако раньше, чем я дошел до вокзала, эти мысли заменились у меня другими.
Странное чувство овладевает вами, когда, переодевшись в простонародный костюм, вы идете в виде рабочего по знакомым вам улицам шумного города. После нескольких первых дебютов вам кажется, что вместе с вашим привилегированным платьем вы оставляете за собой и весь привилегированный мир, в котором до сих пор вращались. Кажется, он вдруг ушел от вас куда-то далеко-далеко. Ни молодые барышни, ни дамы и никто из прилично одетых
И это чувство отчужденности от всего привилегированного мира так быстро охватило меня, что сразу заслонило и милую фигурку Лизы Дурново [38] , и Алексееву, и Кравчинского, и Армфельда с его сестрой, великаншей Наташей.
IV. БОЛЬШАЯ ДОРОГА [39]
1. Иерусалимский странник
Горячее июльское солнце высоко стояло на безоблачном небе, когда я выходил из предместий города Курска на большую дорогу, ведущую в Воронеж. Впереди расстилалась холмистая степь. Высоко волновалась повсюду пшеница, качаясь направо и налево под легким дуновением ветерка, как безбрежное море. Прямо передо мной уходила куда-то, казалось, в неизмеримую даль, широкая полузеленая лента большой дороги с извивающимися по ней бурыми колеями проезжих путей, и мне невольно вспомнилось заученное в гимназии стихотворение:
38
Елизавета Петровна Дурново, которой посвящен рассказ, озаглавленный ее фамилией, — дочь богатого гвардейского офицера. Ее несколько раз подвергали арестам, но выпускали под залог или на поруки знатных родственников; скрывалась за границу и возвращалась на родину с разрешения правительства. Продолжала революционную деятельность до самой смерти (1910 г.), примыкая к различным группировкам. Была замужем за революционером Я. К. Эфроном, имела девять детей; почти все они принимали участие в революционном движении. По поводу комментируемого рассказа появился в печати очерк, основанный на сообщениях родных и друзей Е. П. Дурново, опровергавших ее родство с московским губернатором П. Н. Дурново: «Все, относящееся к саночному «дяде» и его «племяннице», является не более как легендой, построенной на явных ошибках или сплошном недоразумении... Она просто была его знакомой по аристократическим кругам... Все сведения о проживании Е. П. в доме сановного дяди, московского губернатора, не соответствуют действительности... Она жила в собственном доме ее отца Петра Аполлоновича Дурново в Гагаринском переулке на Пречистенке... Встречи и свидания, переодевание в крестьянское платье... могли происходить только в квартире отца» (журнал «Каторга и ссылка», № 12—61, 1929, стр. 145—163). Эта статья была напечатана после выхода в свет второго издания «Повестей». Однако, подготовляя к печати новое издание своих мемуаров и внеся в них поправки или дополнения, Н. А. Морозов оставил без изменения рассказ «Лиза Дурново» в той части, которая комментирована в настоящем примечании.
39
Рассказ «Большая дорога» впервые напечатан вместе с предыдущим.
— Когда-то я дойду по ней до окончательной цели своего пути — Воронежа, до которого по карте около трехсот верст?..
Никогда еще не приходилось мне путешествовать на такое расстояние пешком и совершенно одному, затерянному во всем мире! Было и жутко, и радостно. Чувство беспредельной свободы по временам охватывало меня.
«Как хорошо, — думалось мне, — хочу иду, хочу сижу, хочу лягу на краю дороги и буду лежать сколько мне угодно, и никто этому не воспротивится, и никто не удивится и не обратит на меня даже внимания. Ведь я теперь простой рабочий! А их так часто можно видеть лежащими на земле где попало!»
40
Из стихотворения И. С. Аксакова «Шоссе» в поэме «Бродяга» (1852); напечатано в «Сборнике стихотворений» И. С. Аксакова (М., 1886, стр. 133; было два издания, второе — без изменений).