Повести моей жизни. Том 2
Шрифт:
Мы все начали печально расходиться. Крылова побежала сообщить в типографию о случившемся, Михайлов и Попов — предупреждать остальных друзей, а я направился к известному тогдашнему писателю и общественному деятелю Анненскому, всегда встречавшему меня с необыкновенным радушием.
Я вошел в его гостиную и увидел в ней и во всей квартире уже хорошо знакомую мне картину полного разгрома после только что произведенного обыска. Шкафы и комоды сдвинуты на середину комнаты, ящики из столов вынуты, все содержимое валяется в смеси в разных местах на полу. Сам Анненский, жена и его маленькая девочка ходят между всем своим добром, как на развалинах после землетрясения.
— И вас предупреждали сегодня ночью об аресте типографии? — спросил я, сразу догадавшись, в чем дело.
— Да, — отвечал Анненский. — А вы откуда знаете?
Я рассказал ему истинную подкладку дела.
— А почему вы до сих пор не успели прибрать комнат? Разве обыск был днем? —
— Нет! Ушли в восемь часов утра. Но мы все так были утомлены бессонной ночью, что сейчас же легли спать и проснулись как раз теперь, к обеденному времени.
Живший у них ученик технического училища Емельянов вышел из задних комнат и поздоровался со мною, крепко пожав мне руку.
Я мало обратил тогда на него внимания, он казался мне очень способным и скромным, но еще почти мальчиком, и я очень удивился потом, когда узнал о крупной роли, которую предоставили ему мои товарищи в событиях первого марта 1881 года. Я не принял тогда во внимание, что в этом переходном возрасте каждый год прибавляет человеку очень многое.
— Теперь, — сказал мне Анненский, — вам самое удобное время пожить немного у меня. Квартира наша очищена для вас самим Третьим отделением: второй раз жандармы не нагрянут с обыском ранее как через месяц или два.
— Да я и пришел к вам именно для этого!
— Вот и отлично! А теперь давайте общими силами устанавливать шкафы, столы и комоды на прежние места!
Мы живо принялись за дело, и жилище Анненских пришло в первоначальный вид...
К вечеру явился к нам и Михайлов.
— Тебе скоро придется, — сказал он мне, — писать новую прокламацию от имени Исполнительного комитета «Земли и воли».
— О чем?
— О Рейнштейне. Попов вместе с Немцем (так назывался один молодой студент немецкого происхождения) уже уехали в Москву представить ему счет на тысячу рублей [77] .
77
«Немец» — мещанин Смоленской губ. Ник. Вас. Шмеман, участник революционного движения 70-х годов. Убит злостный провокатор-предатель Ник. Вас. Рейнштейн 26 февраля 1879 г.
И действительно, через десять дней мне пришлось в моей новой квартире писать летучий листок, извещавший русское общество о гибели агента тайной полиции Рейнштейна, пораженного неизвестными людьми кинжалом в сердце в одной из московских гостиниц.
Мне не было его жалко. Мое сердце было до того ожесточено повсюду происходившими казнями моих друзей, что я уже не мог в то время видеть человека ни в палаче, ни в предателе, ни в тех, кто пользуется их услугами, и только повторял в своем уме при каждом случае их преждевременной смерти последние строки известного стихотворения Добролюбова:
Ликуй же, смерть, в стране унылой, Все в ней отжившее рази И знамя жизни над могилой На грудах трупов водрузи! [78]XVI. ЭПИЛОГ. ВОЗНИКНОВЕНИЕ «НАРОДНОЙ ВОЛИ» [79]
1. Редакторам журнала «Былое»
Дорогие друзья! Вы взяли с меня слово написать вам исторический очерк событий, предшествовавших возникновению «Народной воли» и особенно Липецкого съезда, имевшего такое первостепенное значение в истории освободительного движения конца 70-х и начала 80-х годов. Чем более я думаю о возложенной вами на меня задаче, тем более убеждаюсь в ее чрезвычайной трудности для меня. Для того чтобы дать действительно исторический этюд какого-нибудь общественного события, нужно быть строго объективным, нужно смотреть на него со стороны, а не как один из активных участников, каковым был я.
78
Из стихотворения Н. А. Добролюбова «На смерть особы» (1862 г.). Приведенный Н. А. текст печатался в измененном, смягченном виде по цензурным условиям. Авторский текст, более резкий, направленный против реакционеров, сторонников феодально-крепостнического строя, — в советском издании Полного собрания сочинений Н. А. Добролюбова, под ред. П. И. Лебедева-Полянского и Б. П. Козьмина: «Пируй же, смерть, в моей отчизне, Все в ней отжившее рази, И знамя новой, юной жизни На грудах трупов водрузи» (т. VI, М., 1939, стр. 243).
В предшествующем отдельном издании «Повестей моей жизни» после этого очерка следовала приписка, помеченная 4 февраля 1913 г. Здесь Н. А., между прочим, заявлял, что тогдашние цензурные условия не давали ему
79
Рассказ «Возникновение «Народной воли»» напечатан впервые в журнале «Былое» за 1906 г. (№ 12) с настоящим заглавием (без слова «Эпилог») и с подзаголовком: «Из воспоминаний о Липецком и Воронежском съездах летом 1879 года» (стр. 1 и сл.). В текст отдельного издания Н. А. внес изменения и дополнения, вызванные полемикой, возникшей по поводу его очерков. Об этой полемике он и сам упоминает в сноске к тексту. Полемика выразилась в статьях М. Р. Попова (собраны в его книге «Записки землевольца», М., 1933) и М. Ф. Фроленко (собраны в его Сочинениях, т. II, М., 1931).
В таких случаях невольно будешь или преувеличивать свою собственную роль и роль своих сторонников, или, желая поставить при ней, как выражаются физики, поправочный коэффициент, невольно впадешь в обратную ошибку.
Точно так же трудно изложить объективно и роль своих тогдашних противников, выразить ясно и правильно внутренние мотивы их действий, нигде не становясь к ним несправедливым.
Все это было бы много удобнее сделать в виде рассказов о своей личной жизни, в которых заботишься только о том, чтобы искренно описать все, что видел, слышал или чувствовал, не гоняясь за строгой объективностью и хорошо зная, что каждый воспринимает окружающие явления не всесторонне, а только (как и фотограф) лишь с той точки зрения, на которой стоит.
Но, к сожалению, все, чему я был свидетелем с весны 1879 года, носит такой противомонархический характер, что напечатать объективное повествование о борьбе не на жизнь, а на смерть, завязавшейся у нас в то время с правительственным произволом, беспощадно гасившим под предлогом защиты монархии малейшие проблески русской мысли, было бы совершенно немыслимо даже и теперь, в 1907 году, когда дышать стало много легче в России и когда она, хотя и поздно, стала немного походить на европейскую страну.
Вот почему, несмотря на данное мною вам прошлой весной обещание, я все не решался взяться за перо. Но обещанное всегда надо исполнять, и вот я принимаюсь теперь за эскиз истории Липецкого и Воронежского съездов в надежде, что если в моем рассказе окажутся какие-либо недостатки, то кто-либо из оставшихся в живых товарищей сделает к ним надлежащие поправки и дополнения [80] .
Я хорошо понимаю, что мой эскиз не даст самого важного — яркой картины пережитого и передуманного нами в то время. Я знаю, что это будет скелет без тела, или, вернее, тело без оживляющих его человеческих чувств, как и всякий другой исторический очерк. Но он все же будет в смысле исторического документа лучше, чем враждебные нам материалы жандармских дознаний, где истинные наши побуждения умышленно искажались в угоду политическим страстям наших противников, и все же наглядно покажет, как много могут сделать даже несколько человек, если они полны самоотвержения.
80
Некоторые несущественные дополнения и были сделаны потом моими товарищами Фроленко и Поповым в № 12 журн. «Былое» за 1906 год. Но они ничего не изменяют в изложенном здесь и отличаются в некоторых деталях лишь точкой зрения на события, что неизбежно при всяком рассказе различных участников. — Позднейшее примечание. Н. М.
2. События в кружке «Земля и воля», предшествовавшие Липецкому съезду
Основные причины, вызвавшие Липецкий съезд в той самой необычной форме, в какой он был осуществлен частью членов «Земли и воли», заключались, насколько я могу ориентироваться во внутренней жизни этого тайного кружка заговорщиков, в теоретических разногласиях между двумя его частями. К одной из них, которая часто называла себя по инициативе нашего киевского товарища Осинского исполнительным комитетом, принадлежал, между прочим, я сам с Александром Михайловым, а к другой, называвшей себя народниками, — мой товарищ по редактированью органа «Земли и воли» Плеханов и его бывший сторонник Михаил Попов.