Повести моей жизни. Том 2
Шрифт:
«Клеменц арестован, — сообразил я, — здесь засада».
Повернув в одно мгновение назад, я решил было сначала выдернуть ключ из замка и запереть в ней всю компанию. Но, обратив внимание, что вторая половинка двери закреплялась не внутренними задвижками, а на крюк, который легко было снять и затем вышибить двери, несмотря на то что они замкнуты на замок, я не сделал этого, чтоб не терять даром времени. Тихо притворив дверь, я в несколько прыжков спустился с лестницы и был на улице. Если бы она была людная, в ней легко было бы затеряться, но во всей улице было пусто. К счастью, дом был второй от угла, и за углом был недлинный переулок, соединяющий Троицкую улицу с широким Владимирским проспектом. Повернув скорым
Едва я перебежал на его дальнейшую половину, как сзади меня из-за угла Троицкой улицы показалась толпа полуодетых жандармских солдат и офицеров с громкими криками:
— Лови! Держи!
Но в переулке некому было меня держать. А когда я выбежал на Владимирский проспект, там только что прошла конка, и я получил полную возможность, не обращая ничьего внимания, погнаться за ней, сколько хватало ног, и вскочить на ходу.
Почти в ту же минуту моя погоня высыпала из переулка и остановилась в недоумении, где меня искать, так как в обе стороны шло много народу. Я видел, стоя на задней площадке вагона, как жандармы расспрашивали случайных прохожих, ловя то одного, то другого. Но из них видевшие, как я бежал, отошли уже далеко от угла, остальные, очевидно, ничего не могли или не хотели им сказать.
Так я и уехал благополучно, но для большей осторожности вскоре вновь сошел с конки и в ближайшем переулке велел извозчику везти меня в направлении, казавшемся мне наиболее безопасным.
Итак, Клеменц арестован сегодня ночью.
«Что же это значит?» — спрашивал я себя.
Отпустив извозчика, я побежал к Михайлову сообщить ему обо всем и с полным изумлением увидел у него хозяйку нашей тайной типографии Крылову, высокую сухую, очень несимпатичную по внешности, но осторожную и трудолюбивую женщину лет сорока.
— Как вы успели спастись? — спросил я ее.
— От чего? — с изумлением ответила она.
— От ареста!
— От какого?
— Да разве типография ваша не арестована сегодня ночью?
— Ничего подобного! Я только сейчас оттуда вышла и хочу идти к Клеменцу за рукописью.
— Не ходите! Клеменц арестован!
И я рассказал им все, что произошло со мною, а также и о предупреждении меня Луцким.
— Здесь что-то неладно! — сказал Михайлов, повторив, сам не зная того, слова Корша по этому самому поводу.
— Да! — ответил я.
Почти в то же время прибежал один из наших товарищей по обществу, Попов.
— Сегодня ранним утром у Луцкого был обыск! — сказал он. — Ничего не нашли и оставили в покое.
— Значит, его обыскали сейчас же после возвращения от меня ночью! — воскликнул я. — А меня они не тронули!
С каждой минутой дело становилось все загадочнее для нас.
— Наверно, и еще были обыски ночью! — заметил Михайлов. — Надо нам сидеть всем смирно дома, пока не выяснится дело.
— Подождите меня и никуда не ходите с час, — сказал он. — У меня как раз назначено свидание с Клеточниковым.
И он, быстро одевшись, вышел. Через полчаса к нам прибежала Перовская.
— Бух и Остафьев арестованы сегодня ночью, — сказала она, запыхавшись и раскрасневшись от быстрого движения.
— Значит, взяты все наши предупредители, — воскликнул я. — А из предупрежденных — Клеменц! Да, здесь дело нечисто!
Затем возвратился и Михайлов.
— Вот так история! — сказал он. — Клеточников уже получил из Третьего отделения известия об аресте Клеменца, а вместе с тем узнал и все обстоятельства дела. Помните, как к вам приезжал рабочий Рейнштейн из Москвы?
— Как же не помнить! — ответил я. — Мы еще не захотели с ним видеться.
— И хорошо сделали! Он, оказывается, московский шпион, который вошел в кружки
Мы некоторое время молчали, чувствуя, что борьба теперь разгорается не на жизнь, а на смерть.
— Надо, чтоб тысяча рублей этого негодяя обошлась ему дорого! — воскликнул взволнованный Попов. — Я сам поеду в Москву отомстить ему!
— Да, нельзя так оставить дела! — согласился Михайлов. — Но слушайте далее. Шеф жандармов уверен, что в лице Клеменца и Буха арестована вся редакция «Земли и воли», а в причастность к ней Остафьева он не верит. Особенно интересует весь политический сыск, по словам Клеточникова, узнать, кого предупреждал Луцкий? Если б ты, — обратился он ко мне, — тоже забарахтался после его предупреждения и побежал из дому ночью, то и тебя бы не было теперь на свете. У твоего дома и на ближайших углах до утра стояли сыщики и разошлись только к восьми часам, когда на улице началось обычное движение, а из дома твоего уже ушло несколько человек и нельзя было разобрать, кто был предупрежден Луцким.
— А разве нашего швейцара не спрашивали?
— Спрашивали, но он сказал, что, должно быть, Луцкий шел в меблированные комнаты в верхнем этаже. Туда уже отправлены шпионы под видом жильцов. Ты не ходи пока к Коршу.
— Я буду жить теперь у Анненского, — сказал я. — Он меня давно звал к себе.
— Третье отделение, — продолжал Михайлов, — очень обижено, что его обошли и захватили без его участия такую крупную рыбу, как Клеменц, разыскиваемую безуспешно четыре года. Начальник тайной канцелярии Гусев ругается, а Клеточников в страшном отчаянии:
— Теперь, — говорил он мне, — я никогда не могу быть уверенным, что того или другого из вас не арестуют по каким-нибудь посторонним для меня указаниям. Цель моего пребывания в этой отвратительной среде потерялась.
— Я, — прибавил Михайлов, — насилу уговорил его остаться еще на время секретарем Гусева ввиду важности дел, которые предстоят нам в будущем, но он усиленно предупреждает всех быть осторожными, так как аресты, происходящие по распоряжению градоначальника или по болтовне кого-либо из заключенных, обыкновенно идут к исполнению помимо составляемых им конспектов. Он о них ничего не может знать заранее, как было и в сегодняшнем случае.