Повести моей жизни. Том 2
Шрифт:
— Это было бы пока бесполезно, — ответил ему Александр Михайлов. — Она стала бы сдавать комнаты под другой фамилией. Лучше знать ее современную квартиру и предупреждать всех попадающих на нее, кроме не интересующихся политикой, как мы теперь и делаем.
— А вам не удалось познакомиться на тайной шпионской квартире Гусева со шпионами? — спросил я.
— Нет, там у каждого свой час. Избегают давать возможность разным шпионам встречаться друг с другом, чтоб не сговорились в ложных доносах.
— Надо установить слежку за входом в эту квартиру, — сказал Михайлов. — Тогда мы узнаем, бывает ли там кто-нибудь из встречающихся с
— Да, это будет полезно, — сказал Клеточников. — Моя карьера у Гусева, кажется, заканчивается, и через месяц он окончательно признает меня неспособным к такому занятию. Мой сожитель принимает все меры, чтоб интересовать собою Гусева еще месяца два, но, кажется, и его удочка перестала действовать. Как бы его не выслали до окончания экзаменов.
Так мы и расстались с Клеточниковым, думая, что начатое нами предприятие само собой ликвидируется, как вдруг произошло нечто неожиданное и для нас, и для него самого.
Как иногда маловажные на первый взгляд обстоятельства приводят к самым важным последствиям!
У Клеточникова был замечательный каллиграфический почерк. При чтении чего-либо, написанного им, казалось, что каждая его буква была жемчужинкой. Ровно, ясно, отчетливо вырисовывалось всякое слово его письма, как будто печатный курсив, и я невольно любовался им, когда читал его сообщения. Вот это-то обстоятельство и повернуло вдруг судьбу Клеточникова совершенно в новом направлении.
Гусев тоже обратил внимание на необыкновенную отчетливость и красоту его почерка и нашел, что Клеточников самый подходящий человек, чтобы составлять резюме всех шпионских доносов для ежедневного представления начальнику Третьего отделения, тем более что думал сделать этим приятное и Кутузовой, наследником которой он был.
— Вы, — сказал он в один прекрасный день Клеточникову, — совершенно неспособны к слежке. Я вам дам лучше должность младшего секретаря в моей тайной канцелярии. Бросьте агентуру и приходите завтра с десяти часов на вашу новую должность. Я пока оставлю в покое и этого вашего сожителя, чтобы не возбудить против вас подозрений.
Можно себе представить, с каким душевным облегчением рассказывал Михайлову Клеточников о своей новой должности!
— Теперь от меня не потребуется никаких доносов, — говорил он, — а только резюмирование чужих, причем я буду писать два экземпляра каждого резюме: первый для вас, а второй для шефа жандармов.
Так все и вышло благодаря его умышленным проигрышам Кутузовой в карты и его жемчужному почерку. Старший секретарь — лентяй, как и все чиновники Третьего отделения, — сейчас же взвалил на Клеточникова целиком свою работу, а сам совершенно перестал что-либо делать, бегая по кафешантанам и ресторанам.
Необыкновенное усердие, хороший слог бумаг и исключительная аккуратность Клеточникова сразу сделали его необходимым лицом в центральной канцелярии политического сыска. Ни один донос не миновал его рук. С первых же дней Михайлов, которому мы предоставили одному сноситься с Клеточниковым, чтобы как-нибудь не погубить его случайною неосторожностью, начал приносить мне почти ежедневно листки со шпионскими доносами. Я или Михайлов отдавали их прежде всего Софии Ивановой переписывать, оригиналы тотчас уничтожали, чтобы не подвести Клеточникова, и затем я нес копии в свой тайный архив у Зотова.
9. Мы попадаем в безвыходное положение
В несколько недель накопилось у меня с десяток тетрадей
— Как тут быть? — спрашивал Михайлов, собрав у меня на квартире несколько посвященных в дело товарищей. — Все указанные лица нам совершенно незнакомы. Это студенты и курсистки разных учебных заведений. Насколько можно положиться на их скромность?
— Но их все же необходимо предупредить, — сказал Квятковский. — Не можем же мы, зная за три дня, что им грозит большая опасность, смотреть равнодушно?
— Конечно, — сказал Михайлов. — Но как предупредить их? Послать по почте письма нельзя, перехватят. Отнести лично предупреждение на бумажках тоже нельзя, кто-нибудь из них, вместо того чтоб уничтожить сейчас же нашу бумажку, побежит показывать ее товарищам как любопытный таинственный документ, и она скоро попадется.
— Нельзя ли мне обойти их всех лично, по адресам? — предложил я. — Я скажу им на словах: не держите у себя ничего нелегального, на днях у вас будет обыск! А затем сейчас же уйду, не давая никаких дальнейших объяснений.
— Нельзя! — сказал Михайлов. — Тебя многие знают в лицо по процессу ста девяноста трех, а вот мне, Квятковскому и Баранникову это будет удобно.
Они распределили между собою адреса и тотчас же разошлись, а через три дня Клеточников сообщил нам о результатах их предупреждения.
— Относительно обысков все благополучно, — сказал он. — Ничего не нашли ни у кого из заподозренных и потому никого не арестовали, но все-таки в одной квартире обитательницы (и он назвал трех курсисток) сделали очень неприятную браваду. Жандармский офицер сегодня донес шефу жандармов, что при его входе молодежь встретила его смехом и словами: «Милости просим, мы вас ждем уже вторую ночь!» У них, конечно, потребовали объяснения, откуда они узнали об этом обыске, грозя немедленным арестом, и те, испугавшись, сказали, что их предупредило неизвестное лицо. Теперь у нас большая суматоха: шеф прислал своего адъютанта к Гусеву для негласного дознания, кто мог бы это сделать. Гусев очень встревожен и сказал мне, что знали об этом, кроме его самого и шефа, только я да курсистка, предложившая ему по бедности свои услуги и донесшая, что у ее товарок хранится нелегальная литература. Я сделал вид полного недоумения и сказал ему, что, видно, это сделала сама донесшая, раскаявшись и испугавшись последствий своего дела.
— Да, — сказал он, — так иногда бывает. Все же тут что-то странное, непонятное для меня. Кто бы это мог быть? — и он ушел, разводя руками от изумления и повторяя: «Странно, очень странно!»
Боюсь, что мое секретарство теперь окончено.
— Да! — сказал Михайлов. — Плохо кончилась наша первая попытка предупреждения!
Мы разошлись в этот вечер в большом унынии. Как всегда в подобных случаях, я отправился бродить по улицам, потому что ни в каком другом месте я не мог размышлять без помехи: у меня не было своей квартиры!